, и вот так страхи всяких психов перед активистами шестидесятых оказывались правдой, Большой Брат действительно следил, а за всем этим стоял самый чокнутый, самый верный солдат Ничьепапы, приземистый маленький Дж. Эдгар Гувер, который за свои сорок семь лет в должности прибрал к рукам такую власть, что президенты тряслись, когда он стучался к ним в двери. Документы разоблачали сотни преступлений и сотни подлых ударов, порочивших имена невинных людей, но ничто не было ниже, чем то, что он сделал с Виолой Льюццо, бывшей героиней одного материала Фергусона, детройтской домохозяйкой с пятерыми детьми, которая поехала в Алабаму на марш Сельма-Монтгомери, и за простой поступок — она открыла дверцу своей машины и подвезла черного человека — ее убила группа клановцев, причем одним из убийц был Гари Томас Роу, «признанный информатором ФБР», а затем Гуверу хватило опрометчивости написать письмо Джонсону, в котором он ему сообщал, что миссис Льюццо состояла в Коммунистической партии и бросила своих детей ради того, чтобы заниматься сексом с черными мужчинами из движения за гражданские права, липовое обвинение, намекавшее на то, что она враг народа, а значит — заслуживает смерти.
Через три месяца после скандала с КОРАЗПРО в «Нью-Йорк Таймс» опубликовали «Бумаги Пентагона», и Фергусон работал над этой темой тоже, включая сюжет, стоявший за сюжетом о том, как Даниэль Элльсберг украдкой выносил бумаги из здания и передавал их репортеру «Таймс» Нилу Шигену — это некогда ненавидимая «Нью-Йорк Таймс», видать, каялась за ту ложь, какую печатала в шестьдесят восьмом, пойдя на риск публикации засекреченных документов, яркий миг в истории американской журналистики, как сходились во мнении и Питтман, и Макманус, и Фергусон, — и вдруг вся ложь американского правительства обнажилась перед целым миром, то, о чем никогда ни в какой печати не сообщалось, тайные бомбардировки Камбоджи и Лаоса, береговые налеты на Северный Вьетнам, но мало того и прежде этого — тысячи страниц, описывающих постепенный процесс, в котором то, что некогда, казалось, имело смысл, развалилось до полной бессмыслицы.
Затем цирк опять уехал из города, и Фергусон рухнул в объятия Галли Дойль, двадцатиоднолетней студентки из Маунт-Голиок, устроившейся на лето работать в газету, первой женщины, которую он встретил после переезда на север, кому, быть может, хватило бы сил разрушить наконец чары Эми, личности глубоко разумной и проницательной, воспитанной в лоне римской католической церкви, но вышедшей из него, поскольку не верила в то, что девственницы могут становиться матерями, а мертвые — выбираться из своих могил, однако жила она со внутренней уверенностью в том, что землю унаследуют кроткие, что добродетель — сама себе награда и что не поступать с другими так, как ты не хочешь, чтобы другие поступали с тобой, — более разумный способ вести собственную жизнь, нежели мучительно пытаться следовать заповедям золотого правила, которое вынуждает людей превращаться в святых и не приводит ни к чему, кроме мук совести и нескончаемого отчаяния.