В начале ноября подмога пришла, откуда не ждали, — источник ее можно было прямо или косвенно проследить до его собственного прошлого, но в то же время тот не имел к нему никакого отношения. За дачу ему тех денег, что ему требовались, ответственность несли другие люди, денег этих он не зарабатывал, но тем не менее отрабатывал их, не имея ни малейшего намерения зарабатывать деньги, поскольку так же, как писатель не способен знать, отлупят его или приголубят, он не мог знать и того, приведут к чему-нибудь те часы, что он просиживает за своим письменным столом, или не приведут. Всю дорогу Фергусон не делал по этому поводу никаких допущений, а потому и никогда не произносил слова писать и деньги в одной фразе, считая, что, работая, о деньгах грезят лишь продажные писаки с Граб-стрит, — считая, что деньги всегда откуда-нибудь возьмутся, чтобы поддержать его тягу заполнять белые прямоугольники сбегающими вниз рядами черных значков, одним за другим, но в несообразно незрелом возрасте двадцати лет Фергусон понял, что всегда не означает всегда, а просто почти все время, и в те редкие разы, когда мрачные ожидания того, что всегда, оказывались несостоятельны, единственным соответствующим откликом на такое было благодарить богов за их случайный жест благосклонности, а затем возвращаться к мрачным ожиданиям всегда, пусть даже от твоей первой встречи с принципом почти все время у тебя по-прежнему кости сотрясаются с силой святого благословения.
Издательство «Суматоха», настоящее, не самиздат, запущенное Роном, Льюисом и Анн весной, опубликовало свою первую партию изданий четвертого ноября: два сборника стихов (один Льюиса, другой Анн), переводы Рона из Пьера Реверди и 327-страничный эпос Билли «Сокрушенные головы». Ангел всего предприятия, бывшая жена первого мужа матери Анн, необузданная женщина за сорок по имени Трикси Давенпорт, закатила шикарную вечеринку у себя в дуплексе на Лексингтон-авеню, чтобы это событие отпраздновать, и Фергусона, вместе с почти всеми, кого он знал, на эту пьянку в субботу вечером тоже пригласили. В толпах ему никогда не бывало уютно, от толчеи стольких тел, набивающихся вместе в замкнутые пространства, у него начинала кружиться голова и он онемевал, но в тот вечер все почему-то было иначе — быть может, оттого, что он так радовался за Билли после стольких лет, сколько он вложил в сочинение этой книги, а то и потому, что его развлекало видеть неопрятных, обнищавших городских поэтов и художников, которые тусуются с шишками Ист-Сайда, но будь то одна какая-то причина или обе, он был счастлив там в тот вечер оказаться, стоять рядом с прекрасной, чуточку робеющей Селией, которая сама в толпе себя чувствовала не в своей тарелке, и вот когда Фергусон повернулся и обозрел эту битком набитую и шумную комнату, он увидел, как Джон Эшбери в одиночестве пыхтит в углу сигаретой «Житан», Алекс Кац попивает из бокала белое вино, Гарри Мэтьюс пожимает руку высокой рыжеволосой женщине в синем платье, Норман Блюм смеется, притворно заломив кому-то руку за спину, а вот щеголеватый, курчавый Ной стоит с пышной курчавой Вики Тремэйн, а вот Говард беседует не с кем-то, а с Эми Шнейдерман, приехавшей на выходные в Нью-Йорк, и через десять минут после прихода Фергусона к нему уже локтями проталкивался Рон Пирсон, а мгновение спустя Рон уже обхватил его за плечи и выводил из комнаты, потому что