Только по ночам, а днем они уже мне больше не нужны.
Мистер Замаранные Штанишки теперь ходит в чистеньких трусах.
Почти все время, во всяком случае. И что же Анн предложила?
«Собрание сочинений».
А. Да, это и впрямь довольно смешно, но еще… как это слово, вылетело из головы?…немного похоронно. Как будто меня набальзамировали и сейчас отправят путешествовать в прошедшее время без обратного билета. Мне кажется, я бы предпочел что-нибудь пободрее.
Твоя книга. Тебе и решать.
Как насчет «Прелюдий»?
Как у раннего Мильтона?
Именно. «Литературная композиция предварительной или подготовительной природы».
Нам известно значение этого слова, но поймут ли его другие?
Если не поймут, могут в словаре посмотреть.
Рон снял очки, протер стекла носовым платком, а затем снова их надел. После небольшой паузы пожал плечами и произнес: Я за тебя, Арчи. Пусть ищут.
Фергусон вернулся на вечеринку оглушенный и невесомый, как будто голова у него больше не крепилась к телу. Когда попробовал рассказать эту хорошую новость Селии, гам голосов вокруг них был так силен, что та не расслышала, что он говорит. Ничего, сказал Фергусон, сжимая ее руку и целуя в шею, я тебе позже скажу. Потом оглядел толчею вертикальных людей, набившихся в комнату, и увидел, что Говард и Эми по-прежнему беседуют, только стоят теперь гораздо теснее, и оба подаются ближе друг к дружке, полностью поглощенные беседой, и пока он наблюдал, как его сводная сестра и бывший сосед по комнате друг на дружку смотрят, Фергусона осенило, что они у него прямо на глазах, возможно, превращаются в пару, раз рядом больше нет ни Моны, ни Лютера — и, несомненно, для них обоих те никогда больше и не возникнут, — Говарду и Эми имеет смысл поисследовать возможности, и до чего это будет любопытно, если Говард в итоге проникнет в это запутанное, перемешанное племя из наложившихся друг на друга кланов и родословных, чтобы стать почетным членом разъездной водевильной труппы Шнейдерман-Адлер-Фергусон-Маркс, которая превратит его друга в неофициального зятя, и что за честь это будет, сказал себе Фергусон, — приветствовать Говарда во внутреннем круге и советовать ему, как пригибаться, когда Эми начнет швыряться ему в голову вафлями «Некко», эта необычайная Эми Шнейдерман, девушка, которую он так отчаянно хотел, что до сих пор мучительно было думать о том, что могло бы произойти, но так и не случилось.
Ему теперь хватало денег на то, чтобы жить год, и впервые за последние пять месяцев Фергусону удалось не раскрошиться, держась за свой план. Сейчас для него имели значение только четыре вещи: писать свою книгу, любить Селию, любить своих друзей и ездить в Бруклинский колледж и обратно. Он не то чтобы перестал обращать внимание на мир, но мир больше не просто разваливался на части — мир запылал, и вопрос уже стоял так: Что делать или чего не делать, когда мир горит, а у тебя даже нет огнетушителя, когда пламя не только вокруг тебя, но и в тебе, и что бы ты ни делал или чего не делал, действия твои ничего не изменят? Держись плана — пиши книгу. То был единственный ответ, какой мог придумать Фергусон. Пиши книгу, заменяя настоящее пламя воображаемым огнем, и надейся, что усилия твои сложатся во что-то большее, чем ничего. Что же касается Тетского наступления в Южном Вьетнаме, отречения Линдона Джонсона, что касается убийства Мартина Лютера Кинга — следи за ними как можно тщательней, впитывай их в себя как можешь глубоко, но помимо этого — ничего. Он не намеревался сражаться на баррикадах, но будет подбадривать тех, кто на них выйдет, а затем вернется к себе в комнату и станет писать свою книгу.