Фергусон услышал, как в горле у Блюменталя перехватило, — и вдруг мальчик зарыдал…
А вот у Фергусона слез, однако, не возникло. Еще долго после того, как повесил трубку, не мог он почувствовать ничего, кроме огромной тяжести, давившей ему на голову, десятитонного камня, который обездвижил его до самых лодыжек и подошв, а затем, помаленьку, вес этот сместился внутрь и сменился ужасом, ужас пополз через все его тело наверх и загудел в венах, а после ужаса — вторжение тьмы, тьмы у него внутри и вокруг него, и голос у него в голове говорил ему, что мир больше не реален.
Пятьдесят четыре. И ни единым глазком на него не взглянул после той нелепой телевизионной рекламы полтора года назад. Не бывает ниже цен, не бывает лучше настроенья. Представить только: рухнуть замертво в пятьдесят четыре.
Ни разу за все годы их борений и молчаний Фергусон такого не желал — и не представлял себе, что это может случиться. Его некурящий, непьющий, вечно подтянутый и спортивный отец должен был дожить до глубокой старости, и так или иначе, на каком-то рубеже в грядущих десятилетиях они с Фергусоном нашли бы способ очиститься от гнили, что между ними наросла, но такое допущение основывалось на уверенности в том, что им предстоит еще много лет впереди, а вот теперь никаких лет больше не осталось, даже дня, или часа, или малейшей доли секунды.
Три года нерушимого молчания. Вот что было хуже всего, те три года и больше никакой возможности это молчание нарушить, никаких прощаний на смертном одре, никакой предваряющей затяжной болезни, какая могла бы подготовить Фергусона к этому удару, и до чего же странно, что с тех пор, как Фергусон подписал договор на свою книгу, он вновь все больше и больше думал об отце (из-за денег, подозревал он, доказательства того, что в мире есть люди, готовые давать ему денег за неподотчетную работу по сочинению вымышленных историй), и за последний месяц или около того Фергусон даже размышлял над возможностью послать отцу экземпляр «Прелюдий», когда книга выйдет, чтоб только показать ему, что он справляется, обходится без него на своих собственных условиях, а также (быть может) — в виде жеста начального раунда, который, может, и привел бы к какому-то будущему примирению между ними, задаваясь вопросом, отреагирует на него отец или нет, выбросит книжку сразу или сядет и напишет ему письмо, а если он действительно откликнется, надо будет ответить и ему — и договориться о встрече где-нибудь, чтобы раз и навсегда наконец все друг другу выложить, честно и откровенно впервые в жизни, несомненно — матерясь и оря друг на друга почти весь разговор, и стоило только Фергусону проиграть эту сцену у себя в голове, она, в общем и целом, перерастала в потасовку до крови, они вдвоем мутузили друг друга, пока окончательно не выбивались из сил и больше рук поднять не могли. Также было возможно, что в итоге он бы книгу ему посылать не стал, но хотя бы думал об этом, и это же наверняка что-то значило, уж точно это могло служить знаком надежды, ибо даже кулачные удары лучше пустой отстраненности последних трех лет.