Я кивнула, неохотно, потому что к таким комплиментам Руби точно не привыкла.
Она широко улыбнулась и сказала:
– Тогда я пойду.
– Куда пойдешь?
В своих новеньких темных очках я едва видела вывеску «Виллидж-Таверн» напротив магазинчика сладостей. А может, я просто привыкла не замечать ее, привыкла воображать, что на месте этого бара образовалась огромная воронка.
– Да, – сказала Руби. – Туда.
– Но что, если она, ты знаешь… внутри?
– Ох, а где же ей еще быть! Разве ты не узнала вон ту развалюху? – Она махнула рукой на коричневый хетчбэк, припаркованный на углу. Одна из задних фар была разбита, и я помнила, как это случилось: замах ноги Руби и один хорошо рассчитанный удар ее остроносого черного ботинка.
Во мне что-то опустилось. Я была в городе вот уже несколько дней, но еще не встретилась с матерью. Она не звонила. Вполне возможно, она думала, что я по-прежнему живу в Пенсильвании. Все это время Руби ограждала меня от нее. Но теперь вдруг решила отдернуть занавес и вытолкнуть меня вперед.
– Но… – начала было я.
Мне не пришлось ничего говорить. Руби угадывала ход моих мыслей еще до того, как слова слетали с моего языка. Она все понимала еще до первого слога. Сестра покачала головой и нежно сказала мне сидеть на месте. Войти должна была только одна из нас.
Руби перешла улицу и вошла в кабак, пропав там на несколько минут. Я не знаю, что она сказала нашей матери, как обрушила новость о том, что я снова дома, но, должно быть, нашла слова. Может быть, она сказала, что я сижу в машине, но заходить внутрь и говорить с ней не собираюсь – ха, как тебе это понравится, женщина-которая-называет-себя-Воробьем? Но еще, должно быть, Руби сказала ей что-то хорошее, потому что, когда она залезла в машину, на ее лице сияла довольная улыбка, словно ей довелось увидеть нечто поистине красивое и этот момент навсегда останется в ее памяти. Но сестра не стала ничего мне объяснять: порой прекрасные воспоминания могут превращаться в ничто, если облечь их в слова. Этому меня научила Руби.
Когда мы отъезжали, дверь бара открылась, и на пороге показался человек. Мигающая, теплых тонов вывеска с изображением пива подсвечивала этого человека цветными пятнами, то загораясь, то угасая, его лицо то пылало, то нет. Этот человек наблюдал, как мы уезжаем. Потом, смирившись, вошел обратно. Я чувствовала себя совершенно чужой этому человеку, который приходился мне матерью.
Руби не сказала мне, что она говорила внутри. Вместо этого она, как обычно, рассказала мне историю.
– А ты знаешь, что в детстве я ходила по городу и всем говорила, что ты мой ребенок?