Первой мыслью Мегрэ было вместе с Флорантеном вернуться на набережную Орфевр, но в ту самую минуту, когда он склонился к шоферу, чтобы дать адрес, намерения его изменились.
— Номер твоего дома по бульвару Рошешуар? — спросил он у Флорантена.
— 55-бис. Зачем тебе?
— 55-бис, бульвар Рошешуар.
Это было в двух шагах. Недовольный краткостью предстоящего маршрута, таксист тихонько выругался.
Вскоре они приехали: между лавкой по продаже рам для картин и табачным киоском имелся проход, ведущий в тупик. На неровной мостовой в проходе стояла ручная тележка.
В самом тупике находились две мастерские с застекленными витринами. В той, что была слева, художник трудился над полотном с видом на Сакре-Кёр, наверняка предназначенным для продажи туристам. Видимо, изготовление этих полотен было у него поставлено на серийную основу. Сам длинноволосый, бородка с проседью, галстук, завязанный большим бантом по моде 1900 года.
Флорантен вытащил из кармана связку ключей и принялся открывать дверь мастерской справа; Мегрэ был зол на него: он испортил ему приятные минуты, когда на него накатили воспоминания юности.
Наблюдая незадолго до появления своего старого приятеля за мухой, упрямо возвращавшейся в левый верхний угол листа бумаги, не вернулся ли он мысленно как раз в школьные годы?
А что стало с другими его однокашниками? Ни с одним из них ему так и не довелось свидеться. Кроше, сын нотариуса, наверняка пошел по стопам отца. Упитанный и незлобивый Орбан поговаривал о медицине. Другие, должно быть, разлетелись кто куда по всей Франции и за ее пределы.
Ну почему случилось так, что из всех именно Флорантен попался на его пути при столь неприятных обстоятельствах?
Припоминалась ему кондитерская Флорантенов, хотя он и редко там бывал. Позволить себе проводить время среди зеркал, мрамора и позолоты, в теплой миндальнованильной атмосфере, угощаясь мороженым и пирожными, могли лишь те лицеисты, у кого было вдосталь карманных денег. У городских дам вкусным считалось только пирожное от Флорантена.
Теперь взору Мегрэ представилась картина пыльной захламленной мастерской с никогда не знавшими воды и едва пропускавшими свет оконными стеклами.
— Извиняюсь за беспорядок.
Именовать себя антикваром со стороны Флорантена было более чем претенциозно. Мебель, скупаемая им бог знает где, по большей части была рухлядью без стиля, не представляющей никакой ценности. Он только приводил ее в более-менее божеский вид и полировал.
— И давно ты этим занимаешься?
— Три года.
— А до этого?
— Занимался экспортом.
— Экспортом чего?