На одной из наших еженедельных встреч Глэдис выразила недовольство по поводу моей работы:
— Ты должна уберечь себя от соблазнов, мисс Кеттл.
— Но если я не буду работать в ресторане, то не смогу платить за «Программу баптистов».
— Ну-ну, тебе не нужно так держаться за эту работу, — сладко промурчала Глэдис. Она взяла со стола газету и принялась просматривать объявления, чтобы помочь мне найти работу, которая не связана с едой. — Вот! Требуется выгульщик собак.
— У меня едва хватает сил, чтобы ходить.
— Может, тогда устроиться няней?
Я представила, как теряю сознание от голода на чужой кухне, а испуганный ребенок пытается набрать 911.
— Нет, мне лучше всего в ресторане. Я справлюсь.
Только я не смогла. Как-то раз на кухне я следила за приготовлением макаронника для детского праздника. В массивном поддоне, должно быть, были тысячи рожков, покрытых блестящим плавленым сыром. Пьянящий запах заполнил нос и рот, проник даже в самые потаенные уголки моего мозга, его оранжевые щупальца обвили каждую мысль. «Ни один десерт не сравнится со сладким вкусом того, что ты — худышка!» — повторяла я себе. Сколько калорий было в поддоне? Сто тысяч? Миллион? Сама мысль об этом стала мне противна.
Но когда пустые тарелки из-под макаронника вернули на кухню — какие-то были чуть ли не вылизаны, на некоторых одиноко лежали макаронина или две, несколько выглядели так, будто к ним вообще не притронулись, — и сложили в мойке, чтобы Луи вымыл их, я не удержалась. Луи вышел покурить, а я подошла к мойке, воровато оглядываясь по сторонам — не смотрит ли кто, — взяла с ближайшей тарелки пару рожков и положила на язык. Это была моя первая настоящая еда за полтора месяца. Вкус, ощущения были иными, разница была огромной, как между кашемиром и колючей синтетикой.
После первых секунд блаженства вся серьезность деяния тяжелым грузом опустилась на плечи. Меня залихорадило. Я бросилась в туалет, склонилась над унитазом и выплюнула еду, глотая слезы и утирая сопли рукавом. Дура, дура, дура. Глэдис дала мне брошюры на каждый случай жизни: «Переедание от стресса после утраты близкого», «Опасности карнавалов, фестивалей и ярмарок» и т. д. У меня были груды подобных брошюр, но ни одна из них не смогла заглушить для моего разума гипнотическую песнь сирен — макарон и плавленого сыра. Но, решила я, не все так уж плохо. Я ведь даже не проглотила.
В какие-то дни мне хотелось позвонить на работу и сказать, что заболела. Я и вправду была больна или, по крайней мере, ощущала себя больной каждую минуту каждого дня, но я не могла в этом признаться. Для мамы это стало бы поводом воскликнуть: «Я же говорила!» — и запретить мне следовать «Программе баптисток». Я втайне боялась, что когда начнется школа, я стану хуже учиться из-за плохого самочувствия, но решила не загадывать так далеко.