Гости разъезжаются. Пьяные от гражданки, ошалевшие от внезапной свободы. Еще связанные одной ротой и бог его знает чем еще.
Ночью стоит и смотрит на нашу с ним комнату, в которой больше нет нашей двухъярусной кровати. Я – старшая сестра и сплю, конечно, на верхней «полке». Брата иногда пускаю к себе, чтоб завидовать не забывал. Мы деремся, лежа каждый на своем ярусе, болтаем до утра, лазим друг к другу, замираем, если мама идет по коридору, и притворяемся спящими, когда открывается дверь. Опускаю руку, стучу пальцами, Лёха дергает и без меня не засыпает. По стенам качаются тени деревьев от школьного фонаря, кажется, они скрипят; близко над головой по крыше ходят голуби. Нижняя «полка» треснула, когда оставалось полтора месяца до возвращения. Кровать разобрали. Поставили диван.
Ему теперь спать на узком раскладном папашином кресле в зале. Оно врастает в ковер тяжелой шерстяной накидкой, под которой скрыта его суть – золотого цвета бархатистая обивка с выдавленными узорчатыми цветами. Когда отец много лет назад принес его с мебельного рынка, мать ахнула. Как он мог такое купить? Золотое кресло-кровать. Выбирал с коллегой, наверное, богато смотрелось. Под шерстяной шкурой, покрывающей его теперь с ног до головы, желтизны не видно, только благородная монолитность, слияние с комнатой. Облизывающее тепло. Мама радовалась, когда нашла такую накидку, превращающую его в серо-черный сугроб. А других сугробов в Москве и не бывает. Были когда-то давно, в Подмосковье. Когда все вчетвером выходили ковры зимой выбивать. Два больших полена, перегнутые на плече отца. Закрученные, как в мультфильме про Аладдина. Ковры расстилались на снегу, подальше от дома. Сначала переворачивались жестким нутром вверх. Отец ходил по ним, потом лупил выбивалкой. Не спеша. От одного края до другого, в каждом углу. Потом переворачивал, а снизу оказывался серый кашляющий прямоугольник. Не трогайте, идите в чистые сугробы! Когда еще так пошлют добровольно. Надо пользоваться. Уронишь Лёху, и давай его валять, пока родители заняты. Брат красный, мокрые волосы выбились из-под шапки-ушанки. Я старше и тяжелее. Он барахтается подо мной, отворачивая лицо. Женя, встань с него! Встаю, убегаю. Несется за мной, сбивает с ног, мстит. Скомканные льдышки попадают за шиворот. Обжигают и водой затекают. Поджимаешь голову, чтобы струйку остановить. Душно под шубой, потно, и вдруг проникает чужеродный холод. Вокруг сугробы, белые, высокие, податливые.
Мать помогает отцу припорошить тяжелые узоры, ошалевшие от холода. Выбивалка с кручеными лопастями прыгает ритмично в руках. Что-то повалило, швырнуло в сугроб, Лёша рядом погрузился с радостным воплем. Мама смеется и не спеша убегает от недолетающих белых комьев. Висим вдвоем на ней, хватаем за руки, за ноги, но повалить не можем. Болтаемся и загребаем полные валенки снега.