Счастье-то какое! (Букша, Быков) - страница 52

В девять вечера, когда Лидия Яковлевна ложилась спать, еще слышны были лопаты, хрипло и протяжно скребущие асфальт. На пятом этаже лохматый Федька, в теплом свитере поверх пижамы, обещал матери все блага мира и все пятерки в четверти за собаку. А одинокий такс тонко выл за дверью Сонькиной квартиры, и голос его гулко разносился по этажам. Столбик термометра медленно пополз вверх.

На следующее утро первая январская оттепель топила на кустах вдоль дороги снежные бороды, и они стекали, оставляя на чистом асфальте длинные блестящие следы. Федька вел на поводке такса, жмурящегося от яркого солнца. Когда подъехали телевизионщики, Лидия Яковлевна уже ждала у елочек, на месте удачного ракурса.

– Вчера было очень много воды, но, как видите, – счастливо улыбаясь, она повела рукой в пушистом рукаве, – до подъездов вода не поднялась. Староста Бердников, лично принимавший участие в локализации аварии, объявил жильцам, что это был прорыв трубопровода горячего водоснабжения, – держись, Нинка! – а не центральной магистрали, как сообщалось ранее.

Ну вот, теперь можно и домой – прибрать шубу в дальний шкаф и отодвинуть от окна любимый стул. К трехчасовым новостям нужно успеть напечь блинов. И обязательно позвать Нинку на чай.

Полина Барскова

Вещь, полезная для злых и добрых

«Безжалостность любви и скука мастерства…»

Безжалостность любви и скука мастерства
И серо-серый лес, куда ни вступишь взглядом, —
Предпраздничный набор. Дыши-дыши: раз-два,
И паника пройдет. Берешь работу на дом,
Да и опомнишься, а где ж, душа, твой дом?
Почто я не нуф-нуф, умеющий из тлена?
Глодай и голодай огромным темным ртом,
Ну, солоно сперва, зато потом свободно.
Мой дом – лежать в тебе зародышем, яйцом,
Койотом, крысою и птицей безобразной
С неузнаваемым лицом.
Мой дом – то розовый, то красный
(смотря какой щекой к нам повернется луч) —
Рассвет над новою безвидною землей,
И бруклинский старик, слепой и деловитый,
Moй дом – умение сливаться с полумглой,
И за ухом лизать рассеянную дочь,
Дразнить ее горькушкой, Афродитой.

Счастье

Душа хотела б быть горшком,
Вернее, тем, что станет скоро
Горшком – полешком, кочешком
Кроваво-бурой глины. Свора
Взбешённых пальцев глину – хвать!
И – раз! – на колесо, на дыбу
И начинает рвать и мять
Неподдающуюся глыбу.
Но сжалившись или смекнув,
Что пряник действенней, чем кнут,
Подносит к гордой глине губку.
Сочится мутная вода,
И глина поддается: «Да…»,
В ладони, словно в мясорубку,
Вползая. Чавкает педаль,
Глаза закрыты. Под руками
Живая, теплая печаль
Отдавшейся насилью ткани.
Но я не доктор Борменталь
И даже не Мария Шелли.