Моторин исподволь посматривал на их беседу, отметил непривычно задумчивый вид, заметил, с какой любовью Антон пришёл пожелать ему спокойной ночи. А ещё заметил, что мальчишка полностью принял его поучения и твёрдо решил идти с ним до конца. Это было хорошо и вселяло надежду. Он долго не мог уснуть, слушая возбуждённый шёпот братьев из их шатра, и только ближе к утру провалился в тяжёлый, чёрный и глубокий сон.
Проснулся Паша поздно, солнце во всю светило, стараясь лучами раздвинуть его тяжёлые веки. Наконец, светилу это удалось, путешественник открыл глаза и попытался встать.
Голова была тяжёлой, как с похмелья, руки заметно дрожали, во рту будто прошло стадо бизонов. Он, ломая своё нежелание, поднялся, спрыгнул с вагона на землю и огляделся. В их торговом ряду царил разброд. Новички, и девчонки, и мальчишки, занимались, чем бог на душу положит, где-то уже спорили на повышенных тонах, кто-то жевал, а некоторых, кажется, и вовсе не было. В кузнице царила тишина.
С самыми мрачными предчувствиями, на подгибающихся ногах, Моторин пробежал к холодному горну и замер. Братьев не было. Паша зачем-то покрутил головой, будто выискивая Марата или Антона среди бесцельно шарахающейся молодёжи, но уже знал, что это бессмысленно. Пропал и большой стальной молот.
– Таня! – позвал он, но никто не откликнулся.
– Ребята, вы не видели Таню, Марата, или Антона? – теряя последнюю надежду, спросил Моторин.
В ответ ближайшие лишь покачали головой. Почему-то этот ответ его ничуть не удивил. Паша одним глотком выпил полгоршка холодной воды, в голове прекратили стучать бубны, и он побежал под холм, туда, где развернуло лагерь остальное племя, надеясь на чудо, и уже зная, что его не случится.
– Ночью собрали свои шатры дети маиса, – высказал идею Сидячий Бизон, старый охотник из рода вождя. – Седой Хвост пошёл с южанами и позвал с собой твоих женщин. Может, и мальчишки увязались с ними?
Моторин кивал, но знал, что это не так. Ведь только вчера братья решили, что останутся в посёлке, хотели учиться, строить неизвестные здесь механизмы и делать открытия. А значит, сманить их не получилось бы ни у вождя, ни, тем более, у этого толстого пропагандиста. Но их нет, а значит, случилось самое страшное.