Он шел серединой деревенской просторной улицы, заложив руки за спину, ступал широко, твердо — по-хозяйски. Низко-низко над головой висела луна — будто и ей холодно было в этот час, и жалась она к земле, к людям — все теплее. Казалось, только протяни руку, и дотянешься до нее. Проклюнулись первые крупные звезды, и тоже поближе к Конопляновке, к уютным ее огонькам — все в природе в эти дни тянулось друг к дружке. В палисадниках как огромные белые веники торчали замороженные деревья. Сразу за Вербиной хатой, за огородами, стоял заиндевелый сад. Огромные снеговые просторы светились под лунным светом, искрились перемерзшим снегом, и лежали недвижно на той белизне черные огромные тени деревьев, и проходить мимо них было жутковато.
Гарбузов ускорил шаг — мороз забирался в рукава под полушубок, в валенки.
«Ты, скажи, напасть какая, — в который раз подумалось Гарбузову за эти дни, — и откуда такое на нашу голову? Ведь никаких таких прогнозов, никаких предупреждений не было. И на тебе. Хорошо хоть ветра не стало. А то ведь совсем плохо было дело. Сколько народу пообморозилось. Вон Ляхов Колька — как с фронта все равно…»
Дышать становилось трудно. Гарбузов заторопился, почти побежал.
— Ах ты, сукин ты сын, — раздался голос, — я его у Валюши, я его у Вербина, а он, видали вы его…
Кутаясь в высокий воротник шубы, почти бежал, огибая стылые палисадники, дед Жигула, согнувшись, скрестив просторные рукава на груди.
Следом, в распахнутом полушубке-полушалке, шла и отчитывала его во весь голос бабка Хрестя. Гарбузов посмотрел им вслед: «Женщинам и мороз нипочем», — подумал он и глубже спрятал застывающие руки в карманы, поежился — мороз начинал пронимать его — и двинулся дальше.
Гарбузов обогнул дом Кочегурки и пустырем, краем замерзшего Тарахового болота пошел на другой конец деревни, где уже виднелась заиндевевшая громадина старой пуни — под вековой, прогнившей местами, застрехой виднелись кое-где обнажившиеся на недавних ветрах ребра почерневших от времени латнин.
«Наследие проклятого прошлого. Дар помещика Прошина… — подумал Гарбузов. — Крепенько, однако, смастерили мужички, стоит уже почти сто лет и простоит столько же. И скажи ты, ничего хитрого — стены-плетни из нашей же лозы, которая по-прежнему растет под Застругой у озер Плетенька, Артемовского, Степанова. Крыша — тоже тот строительный материал, который по всей речке и посейчас стоит зеленым строем. Все осталось по своим местам. А что же поменялось? Мы ведь так не можем. Приезжали шабашники, понастроили новых коровников. Кирпич, швеллера — это тебе не черет и не лоза с Заструги, — а ведь не прошло и трех лет, как латать пора, снова денежки тратить. А пуня стоит себе, красуется, и мороз ей не страшен. Наши горе-строители прятались в пуне на сеновалах со студентками. Так что на все нужды и по сей день годится наша пуня…»