— Ну что, добавить? — спокойно спросил его молодой человек, занеся кулак над непокрытой головой Горбуна для нового удара.
— Нет, не надо, — ответил ему ничуть не испугавшийся Горбун и решил — пусть тот идет на все четыре стороны.
— А! То-то, смотри, в следующий раз будь осторожнее.
— Ну, беги, беги! Что же ты стоишь? — обратился к нему Горбун. — Ты по новому-то времени опаздываешь.
— И пойду, — буркнул тот. — Не твоего ума дело.
…Горбун поспешил домой — надо было сменить шляпу, не ходить же по городу, и без того сбитому с толку неправильным временем, еще и без шляпы — пусть хоть кто-нибудь в этот злополучный день не потеряет головы. Отворяя калитку, он услышал голос соседа:
— Ты не слышал, в честь чего это сегодня все как с ума посходили?
— Да часы на башне сломались, вот и… — начал было объяснять Горбун.
— Не может этого быть! — даже испугался сосед. — Ты что такое мелешь? И почему у тебя синяк под глазом и не покрыта голова? Да ты, братец, я вижу, того… Вот и мерещится тебе черт знает что, а? Прав я или нет? — И он весело подмигнул ему.
Горбун не стал спорить.
Сосед пожал плечами, усмехнулся.
— Вроде бы за ним такого раньше не замечалось, — проговорил уже сам себе. И пошел, поглядывая то и дело на собственные часы и пожимая плечами (такая у него была привычка — пожимать плечами по любому поводу).
…Из зеркала на Горбуна глядела чужая, словно раскрашенная в фиолетовый цвет физиономия. Он даже испугался. Но все-таки это был он. Ничего не оставалось делать — время хоть и было сбито с толку, но работа оставалась работой, и к ней надо было поспешить во избежание еще больших неприятностей.
Он намочил полотенце, приложил его к лицу, прилепил крест-накрест лейкопластырь — «пусть думают, что я боксер». И хотя он и недолюбливал новую шляпу, которую достал из коробки, с сожалением посмотрев на измятую, перепачканную грязью старую, любимую, одел ее и вышел из дому.
…Товарищи по работе не поняли его: те самые товарищи, с которыми столько езжено по проклятым командировкам, где в тиши провинциальных гостиниц особенно сплачивается дружба и цементируются производственные отношения, эти самые товарищи по работе, с которыми пито-перепито с той же неувядающей никогда целью сплочения и единения на днях рождения, на свадьбах, на торжествах и без них, наконец, на поминках, которые тоже «работали» на ту же великую идею единения; как это ни парадоксально, те самые товарищи, с которыми действительно съедено пуд (а может, и того больше) самой настоящей соли — и это только съедено, а сколько еще предстоит — жизнь, ведь, она всегда только начинается. Не-е-ет, товарищи, которые поддерживали его в трудные минуты непростой, как, впрочем, и у каждого из нас, жизни, которых и он сам поддерживал, когда случалась такая необходимость, люди, которые давным-давно, казалось, да что там казалось — стали для него почти родственниками, и он в силу этого хорошо знал теперь, какими словами продолжить извечное «человек человеку…», потому что в нем не было все это время и тени сомнения в каком бы то ни было отклонении в его единственном представлении на этот самый счет, так вот эти самые люди, эти самые товарищи по работе встретили его на пороге всеми ими горячо любимого учреждения ледяными взорами, потому что он, естественно, продолжая жить по своему, данному ему от природы ощущению времени, ступил на его порог не вместе со всеми, успевшими сверить время по часам на старой башне и перевести стрелки своих часов.