И чтобы раскрыть секрет чуда, Опенок бросался ему навстречу самозабвенно, отдаваясь в его власть всецело, без остатка. Только бы пробиться к рабочему столу! Конечно же, все надо понимать условно — потому что как такового стола у него вообще не было — не заработал еще. А значит это, что Опенок доставал сложенные вчетверо листки бумаги, которые всегда держал в нагрудном кармане, и, ничуть не стесняясь, начинал записывать на мятые листы, разложив их где придется, даже на коленке. На него обращали внимание соседи по электричке, автобусам, метро — везде, где бы это ни случалось с ним. Но что была минутная неловкость перед чужими людьми рядом с неописуемым наслаждением, которое испытывал он каждый раз, находясь в этом столь необычном состоянии. Повторюсь: ничего бы он из своей жизни не поставил вровень с ним.
Опенок даже не пытался поизучать это свое необычное состояние, разложить его на составляющие, чтобы найти в конце концов возможность самому управлять им, чтобы не дожидаться его прихода, а знать наверняка, что вот оно приближается, а сейчас объявится. Чтобы хоть как-то можно было бы подготовиться. Бывало и так, что не оказывалось бумаги — писал на газете, на рубашке, на цветочном горшке, на папке из искусственной кожи.
Но, увы, предмет изучению не поддавался, более того, словно обижаясь за это на Опенка, затягивал очередной свой приход, как бы предупреждая тем самым, что ему не по душе новое стремление его избранника. Хитрить же, лукавить перед столь драгоценным для него «существом» ему не хотелось, и он, даже устыдившись, что в какой-то степени попытался посягнуть на свободу своего вдохновителя, оставил это пустое занятие. «Все, что угодно, только бы ЭТО никогда не кончалось», — думал в очередной раз Опенок. «Только жизнь и может быть разменена на это, больше ничего. Все остальное не идет ни в какое сравнение, — подумал он, едва поспевая за ходом строк, ниспосылаемых ему с беспримерной щедростью. — Только жизнь».
…Так вот в командировке, увидев столько маститых писателей, Опенок буквально не сводил с них глаз: это ведь с ними вдохновение на короткой ноге, это они знают про него все. «Наверное, — сложил для себя тогда Опенок, — оно приближено к ним в соответствии с их талантами. Ближе всех, — выходило по его расчетам, — оно было к Груздеву. Ну и отлично, — решил он про себя. — И по манере держаться… Такой подвижный, быстрый… Как бабушка говорила когда-то про меня — ветрогон. Вот и Груздев из той же породы…»
И Опенок положил глаз на Груздева.
Он буквально не отходил от него. Ему важно было все в Груздеве: как тот ходит, как говорит, что ест и как пьет, как одевается — словом, ничто не ускользало от пристального взора молодого автора.