Следом за Пелагеей ринулась в коммуну дочка Бицуры Антонина.
«Тонька, гляди, малолеток, недотепа», — судачили на собрании в бывшей церкви, косясь на еще не содранные со стен иконы, поглядывая с опаской на самый верх, где в куполе бог жался к кривому потолку, как будто отпираясь на приглашение вступать в организующуюся коммуну.
Антонина выпростала рядом с Пелагеиной крепкой рукой свою, тоненькую, с не тертой еще по-настоящему ладошкой.
— Бицура, где он сам-то? — пошло шепотом по церкви, раздаваясь с разных углов.
— Не пришел, не соизволил.
— Ох, и достанется девке на орехи!
— Не ребенок, не хуже любой бабы управляется по хозяйству.
— Дура, — ругались в ответ, — прости господи, не в твоем доме будет сказано, сгинет она в той коммуне…
— А что ей в коммуну-то нести? Отцовы латаные-перелатаные портки? Боле у них и нетути ничего. Потому отец и прячется, что не в чем и на люди показаться.
— На то и коммуна, чтоб пригревать таких, голова садовая!
— Вот-вот, на то. Пелагея горбатила-горбатила, теперь поделись нажитым с голытьбой, сама в голытьбу превратится. Вот и выйдет на поверку — был один бедняк, станет два…
А руки женщин подымались над теми пересудами, шепотками и проклятьями, над той церковью изуродованной, над всем миром, будто тянулись к новой жизни через всю толщу прожитого людьми на этом свете. И столько в том движении их рук было надежд на справедливость, правду и честность, на светлую, новую жизнь, что и сам председательствующий на собрании, до того сомневающийся в успехе начинаемого им в Березниках дела, поглядев на те две руки, тянувшиеся к неизведанной еще жизни, поднял свою не сразу, не шибко, осторожно, в любую минуту имея за собой право повернуть решение. А когда рука его дотянулась и стала вровень с Пелагеиной и Антонининой, он в том решении окреп и руки уже не опускал — будь что будет!
…Вадюшин при голосовании растерялся. Братья Жахтановы поглядывали исподтишка на Мишку Ляхова — он для них авторитет: у Ляхова в доме знали про новую жизнь побольше, к нему заявлялся из города свояк и рассказывал про все на свете, так что хочешь нос по ветру держать — гляди, как Мишка Ляхов ведет себя. Равняясь на него, Жахтановы и не подняли рук.
…С того собрания в церкви Николай Ищенков шел домой тайком, чтобы никому не попадаться на глаза — не дай бог, кто увидит, как мучается он, наглядевшись на несчастную Пелагею.
Черт его попутал встретиться тогда с Пилюгиным. Зачем он рассказал Пилюгину про те новости? «Вот что из этого получилось: Пелагея вроде с глузду съехала — готова весь хлеб отдать, первая тащит и еще улыбается, а сама плачет…» Только он не слепой и видит: не от хорошей жизни подалась Пелагея в коммуну. «Разве она не понимает — обдерут ее как липку. Что и было во дворе — лишится».