— Слишком... сладко, — дёрнулись её губы, приоткрыв чуть выступающие клыки.
В глазах Тилль проступило бы огорчение и огонь задетого самолюбия, а Зейна смотрела с задорной улыбкой и, кажется, даже не думала обижаться. Зира не выдержала и тоже улыбнулась. Её былая прямолинейная резкость, так часто ранившая Тилль, смягчилась то ли с годами, то ли от серебристого колдовства любимых глаз молодой художницы. Она проговорила:
— Прости, пташка. Не сердись на моё брюзжание. Ты, как всегда, умница... Но то, что ты изобразила — всё же больше сказка, чем быль. В глазах твоей мамы не было такого огня любви. Страх, иногда нежность, сострадание, привязанность — всё, что угодно, но не любовь...
— Упрямая вы, — вздохнула Зейна. — А я всё-таки считаю, что мама вас любила. Вы были дороги ей, очень дороги. Когда она говорила о вас, я чувствовала это. Она так боялась вас потерять, когда вы воевали... Много, много седины привнесли в её волосы дни войны!
— Тебе просто хочется выдать желаемое за действительное, — вздохнула Зира. — Такой взгляд твоей мамы, какой ты нарисовала — для меня скорее мечта. Несбыточная — ни при её жизни, ни... сейчас.
— Ладно, оставайтесь при своём мнении, — с грустной лаской улыбнулась Зейна. — А я останусь при своём. И буду любить вас за двоих — и за маму, и за себя.
Челюсти Зиры двинулись желваками, стиснутые: она пыталась удержать чувства за маской суровой непроницаемости. А Зейну вдруг охватила зябкость, слабость, комната поплыла вокруг неё, покачиваясь и звеня. Это не укрылось от Зиры. Её глаза сверкнули и печально потемнели от догадки.
— Родная... Держись. Давай-ка присядем.
Подхватив зашатавшуюся Зейну, она перенесла её на диван.
— Пустяки, пустяки, сейчас пройдёт, — бормотала та, бледная, охваченная тягостным туманом дурноты.
Она ласково цеплялась за руки Зиры, слабо пытаясь удержать их рядом, но та с суровым и горьким блеском в глазах выпрямилась и отступила.
— Пташка моя... Мне лучше и от тебя держаться подальше. Кажется, у тебя началось то же самое, что и у твоей мамы. Моя природа неискоренима. Я гублю всех, кого люблю.
— Нет, нет! — стараясь ободриться и победить дурноту и затормаживающий холод, простонала Зейна. — Нет, только не это! Это никак не может быть связано с вами, ведь до сих пор всё было хорошо!
— У тебя нет никаких иных болезней, ты здорова, — возразила Зира. И невесело подытожила: — Значит, это оно. Прости, детка. Нам лучше видеться как можно реже. Ты знаешь, как я люблю тебя... И не могу позволить, чтобы ты теряла силы, нужные тебе для работы, по моей вине.