«Госпожа генерал-полковник, — послышался в наушнике голос Тины. — Я могу перебить пулей трос сетки. Разрешите выполнять?»
«С ума сошла? — закричала Зира. — Ты в НЕЁ попадёшь! Трос короткий!»
«Не бойтесь, госпожа генерал-полковник. Я единственная, кто не промахнётся. Верьте мне. Разрешите выполнять?»
Солнце холодно и ослепительно сияло, озаряя белые башни облаков. С такой высоты непонятно было, осень на земле сейчас или, может, весна: темно, грязно, бесснежно.
«Чёрт с тобой! Выполняй!»
«Есть!»
Выстрел — и трос лопнул. Невредимая Зейна, окутанная уже начавшей раскрываться сеткой, отлетела от вражеской машины.
.
Зейна не сразу выпуталась — мешали потоки воздуха. Но она сумела перегруппироваться, когда под ней тускло блеснул длинный крылатый корпус защитно-оливкового цвета. Свои. Это свои! Даже очертания самолёта казались родными, милыми, хотелось его обнять. Вражеские машины были какие-то злые, жестокие, что-то холодно-беспощадное в них проступало... А может, это лишь казалось Зейне по понятным причинам: всё вражеское отталкивает. Как бы то ни было, сетка наконец раскрылась, соскользнула, и крылья плавно опустили Зейну на воздушное судно. Она даже знала, сердцем угадывала, чьё. Нет, не с жёлтым листком — Тинка сражалась выше. Её подхватила Зира.
Но у Тинки из левого двигателя повалил чёрный дым, машина как-то странно зашаталась в воздухе и, будто раненая птица, начала терять высоту.
— Тинка! Катапультируйся! — Зейна совсем не слышала своего голоса, его перекрывал, затыкая ей горло, поток ветра.
Но ничего не происходило, самолёт продолжал снижаться, теряя управление. Почему, почему Тинка не выпрыгивала с парашютом? Сердце бешено стучало, леденея, охваченное облачным холодом. Может, она ранена? Или... погибла? Мало врагу уничтоженной, разнесённой на мелкие осколки «Любви», так он ещё и Тинку у Зейны отнять захотел? Не бывать этому.
«Тинка...» — осенний клич беззвучно взмыл к солнцу, бесстрастно взиравшему на людскую возню. Луч тепла полетел сквозь пространство, и золотое сердечко-талисман под комбинезоном Тинки отозвалось, бухнуло. Она, действительно потерявшая сознание, с пробитым пулей плечом, очнулась от этого ласкового толчка и нажала на кнопку.
Она висела на стропах парашюта, когда её обняли руки уже свободной, расправившей крылья Зейны. Вражеская машина летела на них грозной тенью, но была сбита Зирой.
— Всё хорошо, Тиночек... Всё... Я с тобой, — шептала Зейна.
Пересохшие губы Тины улыбнулись.
— Пташка моя крылатая...
Совсем уже холодной была осень, суровой, неприветливой. Дул ледяной ветер, тучи сыпали снег, который таял на земле, превращаясь в слякоть. Но Зейне было тепло: она сидела на краю постели Тины в госпитале и смотрела в свои родные и любимые синие глаза — живые, цвета ясного неба. Позади было приземление, вопрос Зиры: «Что ты имела в виду, когда сказала, что ты единственная не промахнёшься?» — и ответ Тины: «Потому что я её люблю. Любовь не даст промахнуться». Позади — кровь на лётном костюме, бледные щёки, успокоительные поцелуи в висок: «Заживёт, пташка, всё заживёт». Теперь они сетовали — а точнее, Зейна сердилась, что не успела Тинка как следует обрасти, как в госпитале опять пришлось кардинально менять причёску: такие уж тут правила, чтоб им пусто было... Обработка во имя чистоты и здоровья. Опять долго нельзя будет запустить пальцы в мягкие волосы орехового оттенка.