Следующей весной Зейна посадила росток плюща у оштукатуренной кирпичной стены, одиноко стоявшей на окраине города. Закрыв глаза, она в мельчайших деталях воскрешала мамину «Любовь», погубленную вражеской бомбой. Она помнила её наизусть, до малейшего штриха и цветового перехода, но кисть почему-то не ложилась в руку, не хотела класть мазки. Рука и сама точно одеревенела. Озадаченная, Зейна стояла перед стеной, глядя на её подготовленную, покрытую грунтовкой поверхность. Краски тоже были готовы к работе, но как же заставить их перейти на будущую картину?
«Мама, — полетел её зов в невидимый осенний чертог любви. — Только ты знаешь тайну. Только тебе известно, КАК это было сделано. Помоги мне повторить это сейчас».
Шорох осенних листьев окружил её, хотя вокруг сиял весенний день. Они вертелись вокруг вихрем, щекоча и как будто целуя художницу, и весь мир скрылся за их роем. Дыхание перехватило, сердце рванулось из груди на золотых крыльях, но Зейна стояла, позволяя листьям делать с собой всё, что им было нужно. Огромный ворох листьев, целая туча, окружил собой краски, вымазываясь в них.
— Я поняла... Дальше я сама знаю, мам! — с золотым отсветом бабьего лета в глазах прошептала Зейна.
Туча листьев подчинилась мановению её рук и врезалась в стену... И исчезла, утонула в ней, а на поверхности осталась «Любовь», воспроизведённая с безукоризненной точностью.
— Я так и знала, что «Любовь» — нерукотворная. — Влажный от слёз смешок вырвался у Зейны, она улыбалась осеннему чертогу на воскрешённой без единого мазка кисти картине. — Я знала это! Ты гений, мам! Ты — гений.
А Зира с Юнеком и Агнией в это время собирали в корзинку провизию для пикника: поджаренный хлеб, мармелад, печенье с корицей, сыр, лимонад.
— Отнесём маме обед, — говорила Зира, вручая детям то одно, то другое, а они складывали всё в корзинку. — Она там уже давно работает — проголодалась, наверно.
Она теперь носила такую же, как у Тины, лётную куртку, а мундир её висел в шкафу. Когда она с ребятами добралась до места, где, по словам Зейны, та собиралась работать, её взгляду предстал мудрый и любящий чертог осеннего покоя, в тёплых лучах которого она когда-то пообещала Зейне никогда с ней не расставаться. Чертог спрашивал: «Ты сдержала обещание?» Ответ был очевиден.
Зейна сидела на траве у стены и улыбалась. Показав взглядом на результат своей работы, сказала:
— Любовь не умирает. Её нельзя убить, понимаете? Вот что сказала мне мама.
В небе слышался гул: кто-то «нарисовал» золотым светом огромное сердце, а крылатые машины строем пролетели сквозь него. Зейна улыбалась им — широко, счастливо, с уже высохшими на щеках слезинками, а потом помахала рукой, как будто пилоты могли её с такой высоты увидеть. Не могли, конечно... Кроме Тинки. Сердечко-талисман, с которым Тинка не расставалась, всё видело и чувствовало. Это ему Зейна сейчас послала ответ, и оно там, в небе, тепло ёкнуло.