Когда она открыла, то столкнулась не с Лукой, а с Феликсом. Она увидела, что брат Адель провел свой день как и она, очищаясь от дорожной грязи. Его волосы были подстрижены, а на носу был пластырь. Вместо кожаной гоночной экипировки он надел форму. Коричневая с пуговицами на воротнике рубашка с партийной символикой: символ Гитлерюгенда на лацкане, лента со свастикой обхватила его плечо. Черный галстук на груди.
В этих вещах он выглядел другим человеком. Яэль понадобилась минута, чтобы отделить его имя от внешнего вида:
– Феликс…
Казалось, он был так же поражен ее летящим кимоно и макияжем на лице.
– Так это правда. Ты собираешься на бал с Лукой Лёве.
Яэль кивнула и отошла в сторону, чтобы пустить его в свой номер. Этот разговор был не для коридора, где служащие носились туда-сюда, а уши подслушивали сквозь слишком тонкие двери.
– Я пытался найти тебя сегодня утром, но тебя здесь не было. – Феликс шагнул внутрь. Его глаза остановились на экране, где Такео давал напряженное интервью на борту «Кайтена» о том, как обнаружил аварию и Кацуо, используя слова «запутавшийся» и «сломанный» (так же, как она чувствовала себя внутри).
Яэль закрыла дверь.
– Я прогуливалась по парку.
Брат Адель не отрывал взгляда от экрана. Сейчас они показывали табло с «Кайтена»; кадр был сфокусирован на перечеркнутом имени Кацуо. Диктор перешел на своего рода панегирик. Рассказывал о ранних годах жизни гонщика, достижениях, семье, любви.
Исчезнувшем сейчас.
– Спасибо, что дал мне свой байк. – Она не смогла подделать это. Даже сейчас. Феликс Вольф был бледным в свете телевизора. То, как он стоял – сжатые кулаки, суровые глаза и мелькавшие по его лицу картины мира, каким он был, – это снова был Аарон-Клаус.
Только на этот раз Яэль была той, кто уходил, кто не мог сказать «прощай».
Все это обосновалось в ее голосе, невозможно было избавиться.
– Спасибо тебе за все.
Он повернулся. И Яэль знала, что сказала слишком много. Страх снова заполз на лицо Феликса, такой же густой и плотный, как в ту ночь, когда он нашел ее после аварии на дороге. Взгляд, который, как она представляла себе, застыл в его глазах, когда Мартин разбился на Нюрбургрингском треке: наблюдающий смерть, уничтожение, потерю, как в замедленной съемке.
– Это конец, правда? – спросил он таким тоном, что Яэль вдруг разглядела все вещи в своем номере. Тяжелые шторы, идеально подходившие для связывания, которое она применила в Риме. Бронзовые лампы у кровати, достаточно тяжелые, если до них дойдет…
Она действительно, честно надеялась, что нет.
Феликс скрестил руки, так что повязка пульсировала темно-красным на месте его сердца.