«Конечно, если женщину возить с собой как куклу, то тогда другого предназначения она за собой знать и не будет, — подумал Егор. — А вот ударники Челябинска и других городов поступили правильно, начав вербовку домашних хозяек в производство. В одном только Челябинске уже вовлечено 10 тысяч женщин, хлопотавших ранее лишь на кухне, а теперь влившихся на заводы и фабрики. Там, во-первых, женщина укрупняется, как социальный элемент, во-вторых, она двигает социализм и повышает свой политический уровень, ну, а в-третьих, ей уже не до любви и прочей буржуазной одури, которыми угнетают женщину на Западе. Правильно женский пол на вокзале завозмущался, потому что наверняка малевание себя да одевание занимает больше часа и в таком виде посуду мыть не будешь. А когда не работаешь, что еще делать, как не разлагаться морально и физически…»
Дойдя до этого пункта размышлений, Егор даже запнулся, ибо его моментально бросило в жар от самого слова «разлагаться», за которым он представлял если женщин, то непременно в полуголом виде, а мужчин — перемазанных в помаде, как изображалась эта «малина» в советском звуковом фильме «Путевка в жизнь».
Раскрыли такую «малину» год назад и в Краснокаменске, на дому у бывшей подкулачницы Любки Ерыкаевой, жившей в ветхом домишке на окраине городка. Собирала она девочек и зазывала на свои вечера не просто парней, а некоторых и руководителей с портфелями, кто втайне от своих жен (нашлись и такие!) бегали на Любкины перины. Не даром, конечно. Платили деньгами, мануфактурой и продуктами.
Егор участвовал в этой операции, и среди всего шума, ругани, слез его вдруг поразило тихое, помертвевшее от ужаса лицо черноволосой девушки, размалеванной под стать всем. Сквозь толстый слой румян и помады проступало почти детское личико, невинное в своих помыслах и мечтаниях. Она, видно, и попала сюда случайно, заманили коробкой конфет или другими посулами, а может быть, кинулась в этот омут от нужды отчаянной, но, так или иначе, грязь еще не успела к ней прилипнуть и все в ней дышало стыдом, гневом и ужасом. Егор еще подумал, что надо будет с ней переговорить да отпустить, не внося фамилию в общий протокол. Да опоздал. Наутро она повесилась в камере. Наверное, тогда ночью еще можно было спасти ее, если б сразу же отправить домой, в общежитие завода, где ее нашла Любка. Но их всех сгребли скопом и отвели в тюрьму до выяснения. Егор потом долго переживал, хотя Сергеев этих переживаний не понимал и удивлялся его чувствительности.
— Была бы моя воля, я бы их самолично из пулемета, как сорную траву, выкосил! Да! Из пулемета! — кричал он. — Эти шваловки хуже диверсантов! Они, воздействуя на слабую мужскую струнку, разлагают всех мужиков поголовно, превращают их в животных, убивают в них всякую сознательность! И твои переживания из-за этой дряни мне просто непонятны! И даже оскорбительны! — багровел Сергеев.