- Да ладно, не бери в голову. Я, когда в больнице попа вашего со старостой слушал, так подумал, что они меня хотят в наследники вашего барина записать. Дескать, единственный сын его, и все такое...
- Ох, уморил, - засмеялась молодуха, - да где ты такое видел, чтобы ублюдков в благородные записывали? Коли так, так у нас в деревне, да ещё в Климовке с Мякишами от таких дворян не протолкнуться! Да и есть у него дети, у Блудова-то...
- Ну, да, упорол косяк, вижу.
- Что, не хочешь на службу?
- Да как тебе сказать, - задумался Дмитрий, - я там, у себя, короче, где жил раньше, года не прошло, как дембельнулся.
- Чудной ты, и говоришь не понятно.
Армейская жизнь оказалась совершенно не похожа на то, что себе воображали молодые люди, прежде чем записались в армию. Множество ограничений, бесконечная муштра, неудобная форма и необходимость постоянно козырять всякому, кто по званию выше тебя, чрезвычайно осложняли жизнь двум приятелям - вольнопёрам. Впрочем, Алексею Лиховцеву и Николаю Штерну весьма помогало осознание правоты дела, за которое они выступили, записавшись в армию. К тому же, Николаша, как скоро его стали называть все товарищи вольноопределяющиеся, обладал крайне легким характером и совершенно не убиваемым жизнелюбием, так что он и сам быстро вписался в полковую жизнь и умел поддержать друга. По своему положению, они вполне могли проживать на частных квартирах в городе, однако Лиховцев не мог позволить себе подобных трат, а Штерн не захотел оставлять его одного. Поэтому жизнь они вели казарменную и вскоре достаточно близко узнали изнанку "доблестной русской армии". Многие офицеры были людьми крайне ограниченными и не интересовались в жизни ничем, кроме карт, водки и гарнизонных сплетен. На необходимость командования солдатами они смотрели как на неизбежное зло, с которым приходится мириться. Делами службы господа-офицеры себя почти не утруждали, а потому заправляли всем в казармах унтера. Причем, иногда казалось, что главной заботой этих тиранов, словно вышедших из-под пера Салтыкова-Щедрина было сделать бытие своих подчинённых совершенно невыносимым. Особенно страдали от их придирок новобранцы. Вчерашние крестьяне, непривыкшие к строгостям военной жизни, они постоянно попадали впросак и нарушали то одно, то другое требование устава, а то и просто неписаное правило, за что тут же получали взыскание. Причем, всякое дисциплинарное наказание сопровождалось мордобоем и наоборот.
К счастью, находившихся на привилегированном положении "вольноперов" это не касалось, но всякому человеку, имевшему хоть немного человеколюбия в душе, наблюдать эту картину было невыносимо. Справедливости ради, следует сказать, что в роте штабс-капитана Гаупта, где они имели честь служить, отношение к нижним чинам было не в пример более гуманным, нежели у других командиров. Владимир Васильевич, в отличие от прочих офицеров полка, весьма дотошно входил во все мелочи, касавшиеся своего подразделения. Сам он никогда не бил солдат, и не поощрял этого со стороны унтеров. Излишне мягким, однако, он тоже не был и за всякий проступок, замеченный им, немедля следовало положенное по уставу наказание. Возможно, поэтому его подчиненные выглядели не такими забитыми, как в других ротах. Но вот старший офицер роты - поручик Николай Августович Венегер был его полной противоположностью. Нижних чинов он откровенно презирал, а если нечасто бил лично, то не из соображений человеколюбия, а только лишь из брезгливости. Недавно переведенный из гвардии за какой-то проступок, он полагал себя несправедливо наказанным и потому едва ли не карбонарием. По-русски он разговаривал, безбожно грассируя на французский манер, и слыл большим знатоком биллиарда, а также бретёром. Полковые дамы были от него в восторге, главным образом оттого, что не знали, как он злословит на их счет, безудержно хвастаясь победами. Со Гауптом его отношения явно не сложились, хотя, до открытого конфликта пока не доходило. Третьим офицером в их роте был недавно выпущенный из юнкерского училища подпоручик Сергей Александрович Завадский. Молодой человек хрупкого телосложения и невысокого роста, он был чрезвычайно стеснителен, оттого скоро получил от сослуживцев прозвище - "барышня".