— Вы снимаете фильм-урок, напоминание о совместной победе?
Она кивнула.
— Пусть традиционалы задумаются. Они называют нас грязными и вонючими, не считают за людей. Пусть посмотрят на этого паренька. После всех издевательств пошел воевать за них. И погиб, чтоб они жили.
— Забери меня Темнота! — вскричала она. — Как ты все повернул! Рос в детдоме?
— Нет, тофу.
Зато жил без родителей. И мечтал, что они меня заберут.
— Принимаю, — сказала Кея.
— А еще Дину следует дать девушку.
— Что?!
— Пусть он встретит ее среди ополченцев. Она отвергнет его, потому что аристократка. У нее буква «й» в имени. Зовут ее Клейга. Для нее этот парень никто. Только Дин будет ее любить. В свой последний час, когда погибнут товарищи, он встанет к рельсотрону. Будет стрелять и кричать: «Это вам за мать и сестру! За Клейгу!» Он видел, как упал ее бронеход и решил, что она погибла. Но Клейга уцелеет. Много лет спустя она придет к мемориалу павших бойцов. Принесет к его подножию цветы. По ее щеке побежит слеза, и она тихо скажет: «Прости, Дин…»
— Замолчи! — крикнула Кея. — Я сейчас зарыдаю.
— Надо сделать так, чтоб рыдали зрители.
— Ладно, правь! — согласилась Кея. — Посмотрю, что получится.
А потом были съемки… Выжигающий глаза свет, ползущий от жары грим, недовольный голос режиссера. Дубли, дубли… К концу съемочного дня я уже не хотел денег. Мелькнула мысль отказаться от роли. Только я ее отверг. Подписался – не скрипи!
Спустя время, я втянулся, и в студию ехал с удовольствием. У меня сложились душевные отношения с партнерами. В перерывах они рассказывали о себе. В годы диктатуры актеров изгоняли из театров. Пьесы ставили без мужских ролей. Изгнанники отправились на заводы и создали там самодеятельные театры. Постановки их пользовались успехом. Зрителей приходило больше, чем в театры. Хунта попыталась самодеятельность запретить, но владельцы предприятий не подчинились. Самодеятельность сплачивала коллектив, и из-за этого он работал эффективней.
В войну актеры попросились на фронт. Кое-кто успел повоевать. Для них этот фильм не был чем-то отвлеченным – они в нем жили.
— Повезло тебе, Влад, этого не видеть, — говорили они, и я соглашался.
Ко мне они относились, как к сыну – мужикам-то под пятьдесят. Для них я пацан.
Играли они замечательно. Во взглядах, обращенных на меня, сквозила снисходительность и вина. Их герои понимали, что погибнут, и жалели, что вместе с ними умрет замечательный парень. Но спасти его не могли. Вечерами мы просматривали отснятый материал, и я замечал влажные глаза Кеи. И не только у нее.