Обагренный кровью револьвер пошел по кругу. Как ни в чем не бывало, стараясь казаться спокойным, Гришка подошел к Семенычу и каким-то хрипящим, слабым голосом проговорил:
— Дай покурить! Что-то голова кружится...
Он не договорил. Из его рта двумя ручейками потекла кровь. Сохатый в недоумении прикрыл рот ладонью и, посмотрев на окружавших, прохрипел:
— Мужики! Что это со мной?!
— Успокойся, Гришка! — вскочил Рось. — Присядь к кедру. Мужики, помогите!
Старатели бросились к Сохатому, подхватили его под руки, разорвали на груди рубаху, приложили сухие тряпки на его раны.
— Чудно как-то: голова кругом, руки ватные... лицо занемело. Почему так?
— Молчи, Гришка! Береги силы! Братцы, коня скорее давайте!
— Да ладно уж, Семеныч. Понял я, однако, что со мною происходит... Не надо коня. Дайте хоть покурить напослед.
Ему быстро свернули самокрутку, подкурили от костра и дали в руку. Непослушной рукой, стараясь попасть в рот, он тыкал самокрутку в глаза, нос, щеки.
— Мужики! Аньжинеры тикают! — случайно посмотрев в сторону, воскликнул Могила.
Несколько мужиков настигли отползавших в темноту Ивана и Федора. Кто-то из старателей замахнулся прогонистым колом и хрястнул Федора по спине. Тот болезненно застонал. Иван завизжал поросенком:
— Мужики! Ради Христа, не убивайте! Пожалейте, я все скажу!
— Где золото? — рыкнул кто-то из старателей.
— Золото... В бутылке, закопано под верхний угол вашего барака на Петропавловском прииске...
Семеныч, упав на колени, торопливо крестился в черноту неба:
— Господи... Мать Пресвятая Богородица... Царица Небесная... Прими душу рабов твоих грешных...
Гришка, доживая последние секунды своей жизни, стеклянными глазами смотрел через костер на Семеныча и не видел его.
— А прав ты оказался... Золото... Андрей не брал... Все одно теперь уж... Тюрьма... — едва договорил он и медленно с кривой усмешкой на губах повалился набок.
Сбавляя скорость, поезд подходил к вокзалу. За окнами вагона поплыли стрелки рельсов, запасные пути, прилегающие к вокзалу разгрузочные склады. Пестрая толпа пассажиров сбилась в узком проходе в длинную очередь. Подталкивая друг друга объемистыми сумками, фанерными чемоданами и брезентовыми вещмешками, люди торопились выбраться на свежий воздух из тесного и душного вагона.
Андрей не спешил. Он сидел на нижней полке рядом с проходом и смотрел в потемневшие от угольной копоти окна. В прищуренных глазах светились искорки радости и тревоги — от долгожданной встречи с родиной, от неизвестности перед предстоящим.
В окно медленно наплыло и остановилось здание вокзала. На его крыше большими буквами красовалось до боли желанное и долгожданное слово — Красноярск. При виде этого родного слова Андрей вздрогнул всем телом, душа сжалась в комок.