– Куда?
– Во-о-он туда, – махнул он рукой куда-то за Баранью гору, или Лба, как её ещё называли.
– А что, деда, там делать?
– А так. Неужто беспременно надо чего-то делать? Вытряхайся из постели! Поутру славно, внук, пройтись, почуять, что жизнь ещё свежа и приманчива… как в молодости.
И мы пошли. Сначала – по сырой, шуршащей под нашими ногами траве на верхушку Бараньей горы, названной так, видимо, потому что она, крутая, обрывистая, не очень-то охотно позволяет взобраться на себя, так сказать, по-бараньи упрямая (хотя не уверен, правильно ли баранов называют упрямыми животными). Местами она до того отвесна, что приходится карабкаться. Дедушка согнулся и потихоньку, прихрамывая, шагал по круче. А я вовсю молодечествовал: то с подскоками взбегал, то высматривал отвес поопаснее и почти что полз по выбоинам в суровом скальнике, то хватался за куст, рывком выбрасывал себя вперёд, брался за другую зелёную прядь, и такими манерцами убегал далеко вперёд. Дедушка же – в отдалении, ещё внизу; он ступал ровно, без порывов, не разгибаясь. Мне хотелось – не без задиристости! – крикнуть: «Дедушка, давай-ка догоняй меня! Нечего отставать!»
Задор мой, однако, иссяк к середине Лба. Я стал частенько останавливаться, потом приседать, но – потаённо, за кустиками: никак нельзя допустить, чтобы дедушка подумал обо мне – «слабак!». Сердце, представлялось, вырывалось из груди, чтобы, наверное, скатиться вниз, под гору: хватит, мол, больше не могу, иди без меня! Дедушка же – ближе, ближе. Я посвистываю, притворяюсь, что мне легко взбираться, прутом, вроде как беспечный, вспугиваю бабочек. Вдруг дедушка обгонит меня – какой будет позор!
Он чему-то улыбается морщинками у губ, так же, как обычно, – чутьчутошно, загадочно.
Наконец, догнал меня:
– Как оно, внук? Не замаялся ещё?
– Не-е-е, деда! – придавливаю я рвущееся, уже закипевшее дыхание, но мой голос вероломно плавает, зыбится. – Пустячок, а не горка. Я и не на такущие взбирался.
– Пустячок она, не пустячок, да своё дело надёжно знает: водицу и соль выбивает из нас. – Он помолчал, с прищурцем глянул на меня: – Но забраться на гору – полдела, даже пустячок, говоря по-твоему. А вот как с неё хорошо – хорошо-хорошенько! – спуститься, – вот закавыка, внук.
– Сходи да сходи себе, можно и бегом, – позволил я себе усмешливо хмыкнуть. Но вновь та же дедушкина чутьчутошная прищурца с кружащейся в усах улыбкой, – и мне душою становится неуютно, совестно.
– Можно-то можно, ну а если понесёт? Так разгонишься, бедолага, что расшибёшься, не устоишь на ногах. Нет, внук, надо уметь подняться наверх, надо уметь и спуститься. На что расквашивать нос почём зря? Так-то оно!