Дедушка кушал неспешно и о чём-то говорил. Лишь одну фразу я запомнил хорошо:
– Много ли, внук, человеку надо? Эх, если бы понимали мы по-настоящему!..
Что-то горестное послышалось мне в его тихом, потрескивающем голосе. Однако я тогда был ещё настолько мал и неразумен, что не мог всерьёз задуматься над его словами. Что нам следует «понимать по-настоящему»? Наверное, ответ мне теперь нужно найти самому.
Потом мы снова шли, но, опять-таки, – зачем, куда? Ясно не помню, скорее всего, домой, в Вёсну. Вот, собственно, и весь мой сказ!
* * *
Да, плохой я литератор: нет в моём произведении ни завязки, ни развязки. Но тот день живёт в моём сердце уже не один год, к чему-то зовёт, заставляет думать, останавливаться посреди житейской суеты, а порой чего-то ждать и во что-то такое особенное верить.
Да, я жалею, что нечасто был рядом с дедушкой; только на летние и зимние каникулы наезжал в Вёсну. И однажды прибыл для того, чтобы похоронить дедушку.
Он лежал в гробу маленький, худенький, с подстриженными усами и бородой, не страшный, не выжелтенный, а – очень, очень, просто удивительно, даже – не боюсь слова! – чудесно естественный, будто прилёг на часок-другой вздремнуть. Солнце пушинками света жило в его белых волосах, и мне казалось, что он очнётся, глянет на нас своим чутьчутошным улыбчивым прищурцем и скажет всем: «Вы обязательно должны быть счастливы и только счастливы». А может, и не сказал бы столь высоко, как уже однажды сказал мне. Разве мудрый человек будет втолковывать вам понятные всем истины, навязывать своё мнение? Он, думаю, если бы очнулся, то просто улыбнулся бы, улыбнулся бы той своей хитровастенько-ласковой чутьчутошной улыбкой.
Бабушка не долго прожила без него: безмятежно, незаметно почила дома в кровати, и, думаю, не от тоски по дедушке, а так, естественно, от старости, – ведь надо же когда-то умирать. Я почти что ничего не рассказал о бабушке, хотя мне казалось – о ней я могу говорить много и тоже, как о дедушка, минутами возвышенно. Но сейчас задумался: а что, собственно, поведать вам о ней? Её жизнь – как моя ладонь, на которую я смотрю: вижу все линии и изгибы, все жилки и шрамы. Что можно сказать о её днях, похожих друг на друга, в работе уходивших из её жизни? Что можно сказать о её кроткой неразличимой улыбке, о её нетягостной молчаливости, о её маленьких загорелых натруженных руках? Бо́льшая часть жизни дедушки и бабушки – будни, повседневность. Но именно в этих приземлённых буднях я и любил дедушку с бабушкой. Мне хочется прожить так, как они, – мирно, трудолюбиво, без шума, без суеты.