– Вы меня подозреваете в чём-то? Что, я самого себя обокрал? Самого себя?! Интересненькое дельце! И много вас, таких умников, околачивается в МВД, протирает штаны на расшатанных стульях?
– Поймите, Александр Иванович, расследование должно быть объективным и всесторонним. Итак, вы прилетели из командировки и – что?
Следователь многозначительно замолчал, с въедчивой пытливостью какого-то тайного торжества прямо и твёрдо глянул в замершие, странно и страшно стекленеющие глаза Цирюльникова.
– Поймал такси. Переночевал в моей городской квартире.
– Вот как. Один?
– Один.
– Ладно. Но любопытно, почему вы не поехали сюда, в посёлок? Ведь здесь, если не ошибаюсь, ваш настоящий дом – семья, жена, дети. Скажите мне по секрету: может, у вас имеется любовница?
– Да вы чего ко мне подкрадываетесь, точно кот к сметане? – не в шутку озлился Цирюльников, исподлобья поглядывая трупно омертвевавшими глазами на следователя.
«Какие мерзкие глаза», – в себе поёжился Переломов.
– Я что, на самом деле похож на идиота: сам себя обворовал? Да задумайтесь вы наконец-то: ради чего?
Но в голове Александра Ивановича вдруг что-то, как померещилось ему, хрустнуло и сломалось, и стала отстукивать такая мысль: «А ведь и вправду, почему я сразу с самолёта не поехал домой, а забрался в городскую квартиру и завалился спать? Потом соскочил, как полоумный, и понёсся сюда».
Переломов подумал: «Здоровый ли он человек: то свирепствует, орёт, то на твоих глазах чуть не умирает, раскисает квашнёй?»
– Н-да, труднёхонько вам возразить, Александр Иванович.
Неловко, томительно помолчали. В руке Цирюльникова, одрябше свесившейся со спинки дивана, погасла сигарета, о которой, видимо, он напрочь забыл. Переломов неуверенно возобновил опрос:
– Проникли в дом, Александр Иванович, через окно, но кто открыл его? Или откинул щеколду заранее? Или, возможно, вор находился внутри?..
На вопросы следователя Цирюльников отвечал невнятно, невпопад и без недавнего раздражения и озлобления. Он показался Переломову человеком внутренне разрушившимся, сражённым внезапной немочью. «Богатый, а ведь, похоже, разнесчастный по самую маковку», – душевно подумал уже немолодой, многоопытный следователь.
После отъезда опергруппы Цирюльников бесцельно бродил по комнатам, ему непрестанно звонили по мобильному, он односложно отвечал или с досадой отключался. Еле поднимая ноги, взобрался по лестнице в спальню к жене. Анастасия, вспыхнув отчаянной истерикой, швыряла в мужа вещами, царапала его, ломая свои ногти, и колотила кулачками. Морщась, он спустился вниз. Погладил по головке плаксиво сжавшуюся дочку, потрепал по щеке окостенело державшегося сына. «Боятся, – устало подумал он. – И что за бес меня крутит? А может, уже не я живу, а – кто-то другой за меня во мне? В голове мешанина, белиберда: какие-то собаки вспоминаются, хруст льда под ногами, стена, а через неё кто-то карабкается…» На Александра Ивановича наваливалось текучей горой сонливое настроение, да столь стремительно и ощутимо, что стали подламываться ноги. Направляясь в ванную, он чуть было не повалился. Умылся ледяной водой – не полегчало ничуть.