– Нет-нет-нет! – расслышала и сразу замахала беленькими ручками Софья Андреевна, предельно приятно улыбаясь. – Отдыхайте, празднуйте, а мы, старики, лишь мешать будем. Завтра соберёмся своим кругом – посидим, поскучаем…
Казалось, ей доставило огромное удовольствие изумить гостей фразой «мы, старики», которая относилась и к ней, внешне такой далёкой от старости. Она, можно было подумать, проверяла гостей и хотела угадать в их глазах: действительно ли её относят к пожилым, тем более к старым? Но Софья Андреевна знала, что слова «мы, старики» приятны Михаилу Евгеньевичу: мило и невинно она приближала себя к мужу, скрадывая его немолодые лета.
Ласково улыбаясь всем, кто провожал их, родители наконец «ретировались». Парни удовлетворённо потёрли ладони и украдкой подмигнули друг другу, предвкушая развесёлую, без занудства «предков» вечеринку.
– Что же вы, мальчишки, не откупориваете вино? – Алла улыбалась так же предельно – «Как старается!» – почему-то радовало, но и смешило Илью – ласково, как и её отец с матерью, однако её необыкновенные влажно-коровьи глаза блестели счастьем и стыдом, были глубоки и печальны. Ресницы, чуть подведённые чёрной тушью, виделись Илье изящной миниатюрной рамкой для её глаз, в которые ему хотелось смотреть неотрывно, но Алла была занята другими гостями, радушно приглашая отведать и это, и то.
Её богатые, золотящиеся под люстрой волосы, в школе неизменно заплетённые в тугую толстую, как говорили, деревенскую косу, были распущены и волшебными струями ниспадали на плечи и грудь. Она была отлична ото всех девушек, сидевших за столом, и сама казалась гостьей, но гостьей, быть может, из каких-то иных мирозданий и вселенных. Она вся была нездешней и, может быть, не приспособленной к местной жизни.
Илья, наконец, как и хотел, встретился взглядом с Аллой и – загорелся, зарумянился, «будто бы де́вица красная», – подумал и поморщился он. Алла по-особенному – закрывая, как при подмигивании, оба глаза – поощрительно улыбнулась ему. Он же – «О, идиот!» – зачем-то показал ей кончик языка, однако в мгновение осознал, что такая детская, ребячливая выходка и глупа, и может быть оскорбительна для Аллы. «Что делать?! Как поправиться?!» Но Алла уже снова была занята гостями.
И, словно бы притушёвывая в душе досаду от своего поступка, он принялся мысленно – и с не меньшим старанием, чем если бы делал это наяву, – рисовать Аллу, и каждый штрих у него выходил сияющим, и вся она на его воображаемом рисунке становилась той утренней звездой, излучающей манящий свет ласки, таинственности, какого-то большого обещания.