Произносится покаяние, а пальцы в это время перебирают четки: бусины для «Отче наш», затем бусины для «Аве Мария». У меня дома была целая коллекция четок. Золотые, серебряные, хрустальные, аметистовые, имитации из Лурда, Иерусалима, из Рима, благословленные Папой, четки бабушки, прабабушки, четки матери со свадьбы, с первого причастия, с обручения в двадцатилетнем возрасте. Нужно было владеть специальной техникой, чтобы без ошибок дойти до последней бусинки в конце молитвы. Я редко доходила. Или была уже на последней бусинке, а оставалось произнести еще полмолитвы – тогда я долго вертела эту бусинку между двумя пальцами, большим и указательным, или, наоборот, я уже заканчивала молитву, а оставались еще три бусинки, тогда последние слова «Да будет так» приходилось делить по бусинкам: бусинка «да», бусинка «будет», бусинка «так».
Во время мессы она была очень сосредоточена. Она стояла на коленях в течение почти всей службы. Я подражала ей, и, когда мы выходили из церкви, мои колени были изборождены глубокими косыми канавками от соломенной скамеечки для молитвы. Я смотрела на нее, чтобы все делать в точности так, как она. Я отмечала ее красивый профиль, прямой нос, хорошо очерченные губы, веки, покрывающие ее зеленые глаза, серую мантилью, легко спадающую на вьющиеся волосы, ее скрещенные руки королевы, длинные, белые, восхитительные, с блестящими отполированными ногтями.
В церкви не было почти никого: две-три старухи, ютившиеся в тени бокового нефа, и мы вдвоем в первом ряду на семейных скамеечках для молитвы. Тогда она исполняла роль ризничего, давала полагающиеся ответы и звенела в колокольчик. Мы еще и пели. У нас обеих были глубокие голоса. Превращение хлеба и вина в кровь Христа, причащение, напряженность этих моментов, которую мне не удавалось почувствовать, что вынуждало меня еще ниже опустить от стыда голову, – все заставляло меня еще усерднее молиться, размышляя над сказанным.
«Introibo ad altare Dei. Ad Deum qui laetif icat juventutemmeam.
Ecce agnus dei, ecce qui tollit peccata mundi.
Domine non sum dignus ut intres sub tectum meum. Sed tantum dic verbo et sanabitur anima mea».
Я понимала латынь, перевод был простой: «Боже, я недостойна, чтобы Ты вошел под кров мой, но скажи только слово – и исцелится душа моя».
Пусть Он скажет, в конце концов, это слово! Чтобы я наполнилась благодатью! Чтобы и она возлюбила меня! Ничего. Ничего, кроме солнца, восходящего как чудо и проникающего сквозь витраж за алтарем. Распятый Христос с пронзенными ногами и руками висел теперь в ярко-красном свете, его худые бедра были покрыты расшитой тканью.