Боже мой, как это было давно! О, магические, волнующие имена детства: Каса дель Кампо, генерал Вальтер, генерал Лукач… А что было потом? О, потом! Целая жизнь. Миллион жизней. Потрясения и надежды. Но для испанца не существует «потом». Он все еще бредит выжженной Сиеррой-Невадой, и проклинает Франко, и горячится. Сердитый маленький человечек, вечный юноша, вечный испанец…
И так странно слышать его воспаленную речь — может быть, он действительно немного пьян? — на этой ночной ашхабадской улице, где лают собаки, и пахнет уборной, и все еще нет такси (шофер, наверно, заехал домой попить чайку), и огромное азиатское небо полно звезд и одинаково равнодушно к генералу Вальтеру, и к генералу Миахе, и ко всем испанцам на свете!
— Парле ву франсе? — жадно спрашивает он у Якова.
Тот отрицательно качает головой.
— Есть тут еще испанцы?
— Нет. Я один Ашхабад.
— А семья у вас есть?
— Жена есть. Она на Украине, в Херсоне. А здесь я один.
Почему он здесь, а жена на Украине? И почему он выбрал Ашхабад? Испанцев много, он мог бы жить в других городах и встречаться с соотечественниками, говорить с ними о Каса дель Кампо и генерале Вальтере. Я не решаюсь спрашивать.
— Жена у меня украинка, — говорит он.
— А почему вы не живете с ней? Вы могли бы работать ветеринаром и в Херсоне, — говорит Яков. — Или она могла бы приехать к вам.
— Могла бы? — переспрашивает он, загадочно усмехаясь. — Нет…
— Почему же?
Он вновь усмехается и пожимает плечами. Вид у него очень таинственный.
— Человек не живет сам, — говорит он тихо и несколько напыщенно и поднимает палец. — А жизнь сама знает, как лучше. Правильно?
— Безусловно.
— Ну вот. И не надо спрашивать.
Из дома выходит Ачилов.
— Топора нет, — говорит он. — Искали, искали — нет нигде. У нас ремонт дома.
Испанец вздыхает.
— Ну что ж… Буду ночевать на улице.
Он не уходит, а мы продолжаем стоять.
— Хотите закурить? — спрашиваю я.
— Нет. Я не курю. Спасибо.
— Вы — испанец? — говорит Ачилов и издали деликатно тычет в маленького человека пальцем.
— Да, да. Я испанец.
Помолчав, Ачилов говорит:
— Это хорошо…
И мы снова молчим. Испанец все еще не уходит. Мы ждем такси. И наконец оно подкатывает. Испанец садится с нами, с Яковом и со мной: он тоже хочет поехать в гостиницу. Он не хочет ночевать на улице. Ачилов прощается, и мы едем. В машине душно даже теперь, ночью.
— Теплая ночь, — говорю я.
— В Испании еще жарче, чем здесь, — говорит испанец.
— Жарче?
— Да. Гораздо жарче.
— Ну, не везде! — говорит Яков, желая еще раз блеснуть эрудицией. — В горах Невады, вероятно…
— Жарче, — говорит испанец твердо. — Всегда жарче.