— Разница не только в этом. Мы живем не для себя — для народа. Моя жизнь без него ничего не стоит, не значит… но мы отвлеклись.
— Да, я служу только себе, — Галецкий помолчал и продолжил рассказ. — Так вот, я дал обет: ни одного «гудинайз», но однажды меня поймали на слове и поставили соблазнительное пари. Я азартен и согласился на элементарный трюк: «погребение в наручниках». Мои мышцы были уже порядком закрепощены, но я понадеялся на свой опыт и вот… и вот в песке мое тело, послушное прежде, как хороший пистолет, отказало. Сначала я сравнительно легко перевернулся на спину, чтобы было удобнее снимать наручники. Открывая замок, я случайно повредил правую руку и вмиг оказался на волосок от гибели. Во-первых, я позволил себе испугаться и, не поверите, ощутил приступ смертельной жути. Наверное, с таким чувством висельник ощущает, как палач поправляет петлю на шее. От мысли, что надо мной полутораметровый слой песка, у меня начались непроизвольные судороги, затем похолодели руки и ноги. Надо было собрать все силы, а я допустил вторую ошибку, которая чуть не стоила мне жизни. Вдруг отчаянно захотелось зевнуть. Делать этого нельзя категорически, но я не смог сдержаться, сказался долгий перерыв в исполнении подобных трюков. Я зевнул. Это был зевок в абсолютной пустоте. В легкие не вошло ни капли воздуха. Это был смертельный зевок; так зевают перед концом старики, когда легкие уже мертвы. Силы мне изменили, и тело перестало бороться за жизнь. Лишь нечеловеческим усилием воли, прокусив до крови губы, почувствовав боль и кровь на лице, я заставил себя сесть, выпрямиться и поднять слой песка.
Пламя лампы вдруг подернулось черной каймой копоти, и дымный язычок, дразнясь, выглянул из стеклянного жерла. «Ужо тебе!»
— Я вылез, похожий на семидневного мертвеца. Ха-ха-ха.
Галецкий рассмеялся каким-то неприятным жестяным смехом.
— Я был однажды на сеансе Антонио Блитца, — сказал Круминь…
…Это было тоже в Варшаве, давно. Знаменитый фокусник приезжал к ним в авиашколу для публичного благотворительного выступления, где для него соорудили помост прямо в ангаре на летном поле. Блитц оказался одышливым грузным мужчиной с вялым бабьим лицом, на котором чернели по-женски подведенные брови и подкрашенные бачки. Сначала он «угадывал» с помощью немки-ассистентки мысли офицеров, смешил публику, ловко отгадывая возраст старших командиров, а затем вызвал на сцену любителей погрузиться в гипнотическое состояние. Желающих не было, и тут курсант, сидевший в первом ряду, поднялся на сцену. Это был Круминь. В ту минуту его охватило желание испытать силу своей воли, тем более в поединке с гипнозом. Блитц как-то беспокойно усадил его в кресло, затем принялся суетливо шептать, пучить глаза, делать пассы, привставая на цыпочки… смех публики становился все более громким. На помощь пришла ассистентка, она цепко ухватила пальцами голову Круминя, но тот только иронически усмехался, глядя в усталые собачьи глаза запыхавшегося гипнотизера. Сеанс не получился. Блитц объявил, что у молодого человека весьма крепкие неудобные нервы, и Круминь вернулся на место под гром оваций. Что ж, ему было приятно принимать шутливые поздравления от коллег, которые не подозревали, что человек с «железными» нервами и разыскиваемый департаментом полиции министерства внутренних дел России варшавский представитель Лиги социал-демократов, распространитель «Искры», известный охранке под фамилией Целмс, — одно и то же лицо.