что Катя закашлялась.
И что настораживало больше всего — это тишина. Не слышно было ни единого звука, кроме собственных шагов: ни птиц, ни насекомых. Все словно вымерло.
Катя медленно брела по брошенному лагерю, совершенно растерявшись. «Где же Николай? Быть может, он не дождался и отправился меня искать?»
В этот момент она ощутила едва различимую дрожь, исходящую от земли. Катя замерла. Да, не было сомнений — земля подрагивала. Кате стало вдруг страшно. Ей показалось, что она умерла. «Нет, так нельзя! — она похлопала себя по щекам. — Коля сейчас вернется. Он просто не мог уйти без меня. Он обещал. Какой нелепый у меня, наверное, вид в этом платке…»
Ее мысли были внезапно прерваны сильным глухим звуком. Катя не успела ничего понять, как на земле впереди нее образовалась трещина, которая тут же разверзлась до невероятных размеров. Тряхнуло так, что Катя не устояла на ногах и упала. Но она тут же вскочила, не в силах оторвать взгляд от страшного зрелища: из образовавшейся трещины валил дым. Пока Катя соображала, что делать, земля снова дрогнула и трещина озарилась пламенем. Но нет, это было не пламя, это была лава! Она полезла наружу из трещины. До нее было далеко, но Катю все равно обдало жаром.
Закричав от ужаса, она бросилась прочь. Но бежать ей предстояло недолго. Земля вздыбилась прямо у нее под ногами, и девушку отбросило назад. Почва снова дала трещину, из которой неудержимо хлынула новая порция лавы. Катя, дико озираясь, вдруг, к своему ужасу, поняла, что лава окружила ее со всех сторон. Кольцо медленно и неумолимо сжималось…
— Ты хоть раз наблюдал, как лава пожирает живого человека? — услышал я голос Медлеса.
Сжав от напряжения зубы, я отрицательно помотал головой.
— А видел ли ты хотя бы раз, как раскаленная лава забирает твою любимую? — продолжал пытать меня Медлес. — А ведь она просила лишь подождать. Ты сам клялся, что подождешь. И вы тогда могли бы быть вместе. Вспомни аромат ее чая, Коля. Вспомни ее глаза и ее смех…
Последнее, что я услышал, — ее душераздирающий крик. Последнее, что я увидел, — вспыхнувшую на ней одежду.
Я сидел на кровати и приходил в себя. Это снова был настоящий я. Но на душе было невыносимо тяжело.
— Я избавил тебя от дальнейшего, — захрипел Медлес. — Алфимов досмотрел все до самого конца. Завтра ваш черед, доктор Савичев. Это будет ваш грех, и щадить я уже не буду. Выбор за вами. Вы можете выйти из камеры, пока не настал новый вечер, как это сейчас сделаю я.
С этими словами Медлес исчез, и я обнаружил, что близится рассвет.
— Но ведь Алфимов ни в чем не был виноват! В чем же его грех? — прокричал я в пустоту.