, наш дорогой сынок…
Чарли перестал слушать. Он хоть и помалкивал, но был полностью на стороне своих детей, а в данном случае — на стороне своей невестки. Выжидая, он присел на кровать, и жена в телефоне спросила:
— Чарли, ты где?
— Я здесь. — И он невольно посмотрел на себя в зеркало. Он давно перестал воспринимать свое отражение в зеркале как что-то знакомое.
Ему понадобилось всего несколько минут, чтобы успокоить жену. Во всяком случае, этого было достаточно, чтобы он мог повесить трубку. Она еще раз извинилась, что потревожила его, поблагодарила и заверила, что теперь чувствует себя гораздо лучше.
— Ну, вот и хорошо, Мэрилин, — сказал он и отключился.
Оставшись один на один с царившей в комнате тишиной, Чарли понял, что означало то ощущение покоя и надежды, что все закончится хорошо, которое охватило его во время разговора с Трейси и теперь снова к нему вернулось: когда-то давно у него на сей счет даже возникла теория, которую он называл «клин клином вышибают». Однажды летом, когда Чарли был еще маленьким, он вместе с дедом сидел на крыше дома и помогал ему укладывать твердые черепицы. Вот тогда-то он и обнаружил, что если по ошибке заедешь молотком, например, по большому пальцу, то в течение какого-то времени, пусть и очень короткого, тебе кажется, что никакой боли и нет вовсе, хотя ты и здорово стукнул по пальцу… Но потом — после нескольких мгновений ложного облегчения и растерянной благодарности за отсутствие боли — на тебя обрушивается настоящая боль, способная, кажется, разнести вдребезги все твое существо. На войне нечто подобное случалось с ним так часто и в таких разнообразных формах, что он порой думал, что создал поистине гениальный способ борьбы с болью — во всяком случае, аналогия с ушибленным молотком пальцем казалась ему в высшей степени подходящей. На войне он вообще очень многому научился, но ничто из этого, в том числе и теория «клин клином вышибают», никогда не упоминалось никем из психологов, приглашенных на встречи ветеранов, которые, как считала Мэрилин, он регулярно посещает.
* * *
Чарли встал. Его вдруг охватил острый приступ желания, плотского, телесного, но все же включавшего в себя и многое другое. Это состояние не было для него таким уж незнакомым, и он, скрестив руки на груди и пытаясь успокоиться, принялся ходить взад-вперед вдоль огромной, королевских размеров кровати, накрытой покрывалом из очень прочной и надежной синтетической ткани, способной, казалось, вынести все на свете — ему много раз доводилось испытывать ее надежность, собственным телом чувствуя переплетение жестких нитей. Он все ходил и ходил. Иной раз он мог ходить так часами. И в итоге к нему возвращалось тепло обычных человеческих чувств.