— Ох, детка… Ох, боже мой! — прошептала Мэри.
— Он ушел от меня год назад, и я еще прошлым летом собиралась тебя навестить, но он все время говорил, что, возможно, вернется, вот я и осталась дома, но сейчас он действительно намерен вернуться.
После этих слов Анджелина все же позволила матери обнять ее. И еще долго плакала у Мэри на груди, перемежая всхлипывания стонами, исполненными такой мучительной боли, что Мэри невольно отстранялась, чувствуя, что с ней эта боль никак не связана. Наконец Анджелина подняла голову и высморкалась.
— Ну вот, теперь мне гораздо лучше.
Они еще долго сидели рядышком на диване, и Мэри одной рукой обнимала свою девочку, а второй поглаживала ее по ноге. Обе какое-то время молчали, а потом Мэри сказала:
— Знаешь, когда я впервые увидела тебя в этих джинсах, то подумала, что ты, наверно, любовника себе завела.
Анджелина даже выпрямилась от удивления.
— Что?!
— Я же не знала, что дело во мне.
— Мам, ты это о чем?
— Ну, видишь ли, детка, эти джинсы, пожалуй, чересчур тесны для женщины твоего возраста, вот я и подумала… просто… может, ты…
И тут Анджелина весело рассмеялась, хотя у нее еще и слезы толком не высохли.
— Представляешь, мам, я ведь эти джинсы купила специально для поездки в Италию! Я думала, что здесь все женщины носят… в общем, что все они очень сексуально одеваются.
— О, твои джинсы очень даже секси, — заметила Мэри, хотя ей совсем так не казалось.
— Они тебе не нравятся? — спросила Анджелина, готовая вот-вот снова расплакаться.
— Да нет, детка, они мне нравятся!
И тут Анджелина — благослови господь ее душу — по-настоящему захохотала.
— Ну, а мне нет! Я в них себя шутом чувствую. Хоть и купила их специально, чтобы ты подумала, будто я вся такая утонченная и в моде разбираюсь. — Она помолчала и прибавила: — А сама на пляж вышла в старомодном сплошном купальнике! — Теперь уже засмеялись обе и смеялись до слез, но все продолжали смеяться. А про себя Мэри думала: ничто на свете не длится вечно, и все же пусть этот миг останется в душе моей Анджелины до конца ее жизни.
* * *
А теперь, сказала Мэри, она спустится во двор, посидит возле церкви и выкурит ежевечернюю сигарету. Хотя, если честно, она бросила курить с тех пор, как приехала в Италию. И тому продавцу в лавке она сказала, что покупает сигареты для дочери.
— Ладно, — согласилась Анджелина, и Мэри, захватив желтый кожаный ридикюль, вышла из дома. А через несколько минут Анджелина, выглянув в окно, увидела, что мать удобно устроилась на скамейке, с которой одновременно видны и город, и море. Скамейка находилась как раз под уличным фонарем, и Анджелине было видно, что Мэри вставила в уши наушники и слегка покачивает головой вверх-вниз, словно в такт музыке, а возле ее губ дымится зажатая в пальцах сигарета. Через некоторое время к ней подошла какая-то крошечная женщина, и Анджелина догадалась, что это, должно быть, и есть Валерия — уж очень Мэри обрадовалась, увидев ее, вскочила, и они неторопливо расцеловались по-европейски — сперва в одну щеку, потом в другую. Анджелина видела, как оживленно жестикулирует мать, о чем-то рассказывая подруге. Потом она продемонстрировала Валерии дымящуюся сигарету, и обе весело рассмеялись. Затем маленькая женщина встала, они с Мэри еще раз расцеловались на прощанье, и Валерия пошла прочь, а Мэри снова уселась и еще некоторое время продолжала курить. Сделав напоследок пару хороших затяжек, она затушила окурок о землю, но не выбросила его, а аккуратно спрятала в маленькую пластмассовую коробочку, которую извлекла из желтого ридикюля.