P. S. Мне очень жаль, что я невольно показал Вас тому, кто охотится за нашей с Вами коллекцией, не судите меня за это строго... Как смогу, дело постараюсь исправить.
Храни Вас Бог.
Лев Никольский.
Да, совершенно забыл. Шифр к замкам атташе-кейса — 861. Это год рождения Александра Васильевича Герасимова. Без первой единицы, разумеется».
Я просидел над разложенным на столе письмом с полчаса. Потом позвонил в посольство.
— Ну, как мой чемоданчик? — спросил я, услышав голос Сережи. — Пока не открывали? Так вот, сообщаю: шифр 861. И еду к вам. Встречайте с открытой крышкой...
Профессор был в дурном настроении. Оно не покидало его вот уже несколько дней — политические игры па правительственном и межпартийном уровне становились все острее, дело явно шло к перетасовке карт. Вслух, официально, об этом пока не было и речи, претенденты па новые посты и министерские портфели еще только анализировали варианты конфронтаций и компромиссов, прикидывали возможность создания новых союзов и коалиций и цены, которые за это придется платить. И одной из ставок в их играх была его, Профессора, голова. Нет, никто не собирался расправляться с ним, как никто никогда не расправлялся и с его предшественниками. Тихая отставка с хорошей пенсией и удаление от одного из важнейших рычагов государственного механизма — вот и все. И уж потом, несколько лет спустя, конкуренты партии, на которую он проработал столько лет, тихо организуют утечку информации, свидетельствующей, что при бывшем руководстве политической спецслужбой были допущены серьезнейшие просчеты и ошибки, нанесшие значительный урон государству, словом, начнется на виду у всего мира перетряхивание грязного белья, будто у какой-нибудь спецслужбы оно когда-либо было не замаранным.
Правда, к тому времени Профессор будет уже вне досягаемости политиков — заведовать кафедрой новейшей истории какого-нибудь солидного университета, может быть, даже и зарубежного, и писать мемуары, заранее обреченные на то, чтобы стать бестселлером. Важно только, чтобы все было подготовлено к уходу со сцены заранее, чтобы на «черный день» было припасено кое-что существенное, не деньги, конечно, в нищете и бедности люди его положения еще никогда не умирали.
Негромкое жужжание интеркома прервало его мысли.
— Мадам Фелиция, шрф, — доложила секретарша.
— Пусть войдет, — негромко ответил он, настраиваясь на неприятный разговор с представительницей бейрутского центра своей службы: о том, что там произошло, он знал еще два дня назад из шифротелеграммы, содержание которой, если бы стало известно его политическим противникам, ничего хорошего его карьере не сулило.