Он заглядывал мне в глаза, и взгляд его был полон нетерпения.
— Растравили вы меня вчера своим рассказом, Лев Александрович! Сам не знаю почему, а загорелся я. Уж больно все у вас жизненно получается, слушаешь вас, а будто сам все видишь.
Он польщенно кивал головою:
— Вот и я, господин писатель, понял вчера — зажег я вас, зажег! Да и как не зажечь...
Он повел рукою в сторону лежащих на столе книг.
— Как не зажечь, если сам всю жизнь горю этим. Вот сколько об Азефе писали — негодяй, провокатор, сколько людей на виселицу да на каторгу отправил, и как только его земля, сукиного сына, носила. Горы бумаги на него перевели, а чтоб поглубже в него заглянуть, в этого самого негодяя, тут Достоевский нужен, это для него такие характеры на свет появлялись.
Он выдвинул из-за стола облезлый венский стул и стряхнул руками пыль с его треснувшего сиденья:
— В ногах, как у нас на Руси говаривали, правды нет, вот и присядьте пока, а я вам кое-что сейчас покажу...
И, не дожидаясь, пока я устроюсь на шатком стуле, он ускользнул через узкую дверь между стеллажами в соседнюю комнату.
Вернулся Никольский лишь через несколько минут, держа обеими руками, как нечто чрезвычайно ценное, тонкую папку рыжего картона с отпечатанной типографски казенной надписью «Дело».
— Вот, с гордостью произнес он, усаживаясь на место.
Мы сидели за столом друг против друга, я спиною к двери, он — лицом. Пальцы его с трудом совладали с тесемками, он аккуратно отвернул верхнюю обложку, полистал лежащие в папке листки бумаги, выбрал один из них, поднес к сильно прищуренным глазам, пошевелил бесцветными, тонкими губами, читая строки, выписанные черными чернилами, и протянул листки мне:
— Вот, господин писатель, вам еще одна приманка...
Это было письмо, подколотое к небольшому почтовому конверту.
Адрес написан по-французски:
«Мадам Л. Менкин, Париж, 130, Бульвар Монпарнас».
И сразу же, на первой страничке:
«Люба
Не знаю, получишь ли ты это письмо. После долгих исканий мне удалось достать твой прошлогодний адрес. Не раз я писал тебе по старому, но от тебя ничего не получал. Я знаю, что я не в праве ожидать от тебя известий. Я знаю, что и ты, как и все без исключения, веришь всему, что обо мне писали, говорили и печатали. Доказывать, что девять десятых или еще больше из того, что обо мне распространяли, неправда, я не в силах. Я своим отъездом или бегством создал себе это невыгодное положение. Я действовал с начала до конца глупо!
Другого слова я не нахожу для определения своих действий. Я совсем не оценил серьезности моего поступка, уезжая тогда».