Он взял один из каталогов и раскрыл его на страницах, заложенных несколькими исписанными листками бумаги. Запахло книжной плесенью, бумажной пылью.
— Вот, господин писатель, извольте ознакомиться. Выписки из показаний мадам Менкиной следственной комиссии по делу Азефа.
Я осторожно взял из его руки протянутые мне листки. Текст на них был машинописный, под голубую, не новую копирку, с «ерами» и «ятями».
— А я, с вашего разрешения, пока займусь кое-чем в соседней комнате.
И, не ожидая ответа, он бесшумно скользнул за дверь, оставив меня наедине с запротоколированными несколько десятилетий назад показаниями еще одной из жертв «инженера Раскина».
«Стенографический отчет 15-го заседания судебно-следственной комиссии. 25 марта 1910 года», — значилось в верхней части первого листка.
«Ведет член комиссии Сенжарский. Отвечает товарищ Л. Г.».
Сенжарский просит товарища Л. Г., то есть Любовь Григорьевну, рассказать для начала, как сошлись их жизненные пути — ее и Азефа. И в стенограмме идут сначала несколько ничего не значащих, относящихся к процессуальной стороне дела, фраз. Я пробегаю их беглым взглядом и все же словно вживаюсь в событие, происходившее 25 марта 1910 года.
Любовь Григорьевна после некоторого препирательства с Сенжарским начинает отвечать на его вопросы.
«Перед тем как познакомиться с ним, — говорит она, имея в виду Азефа, — я работала в Дармштадте, в одной мастерской. Это было еще 15 лет назад, то есть в апреле будет 15 лет...»
Я мысленно отбрасываю пятнадцать лет от девятьсот десятого года — итак, они познакомились в апреле 1895 года. Азеф уже исправно служил полиции и аккуратно получал за свои старания ежемесячные пятьдесят рублей, разъезжал по революционным русским кружкам в Германии и Швейцарии, призывая к террору, присутствовал на всевозможных собраниях и конгрессах, успел познакомиться в Берне с Шитловскими и покорить их своей революционной решительностью...
«...Познакомились 22 апреля у студента Петерса, к которому Азеф приехал из Карлсруэ...» — рассказывала Любовь Григорьевна.
Что ж, «освещение» одессита Петерса, судя по всему, продолжало интересовать политический сыск, и Азеф продолжал соответственно опекать своего опасного недруга.
«...Стали вместе выписывать «Форвертс», читали... Один раз как-то гуляли, и я ему рассказала, что приехала в Дармштадт только на время — по пути в Швейцарию, и как только выхлопочу стипендию, поеду в Швейцарию — в университет.
Через два дня от него «ужасное письмо» — на «ты». Я мечтала об учебе, а он — с какими-то «мечтами о любви». Я была возмущена и потрясена».