— Мне бы хоть что-нибудь… хоть где-нибудь по-привычней, — жалко клянчит проштрафившийся шпик, а глаза его — глаза охотника, подстерегающего добычу, — скромненько опущены вниз, на паркет. — Мне бы в канцелярию…
«Только бы не спугнуть этого самоуверенного буйвола! Вот-вот… сейчас он зайдет в западню… Сейчас. Кажется, он уже оценил аккуратный, жемчужный почерк своего филера… На это поставил нашу главную ставку Иван Петрович. Ну! Еще немножко!»
— Этого господина вы случаем не знаете? — прозвучало как выстрел.
С фотографии, зажатой в мягких волосатых пальцах Кирилова, смотрел на Клеточникова умными своими глазами Иван Петрович, он же Дворник, он же обитатель тридцать шестого номера гостиницы «Москва», отставной поручик Константин Поливанов.
— Никогда его не встречали? Ась?
— Не знаю. И в альбоме такого лица не помню.
— А жалко, что не знаете! Вас бы сразу наградили, — шеф усмехнулся. — Запомните навсегда, — фотография приближается к самому лицу Клеточникова. — Только что достали этот новый снимок для альбома. Ежели встретите его — постарайтесь, задержите любым способом! Некто Александр Михайлов, он же «Катон-цензор», «Петр Иванович», «Иван Петрович» и так далее… Главарь подпольного мира, учредитель «Земли и воли», наш самый опасный противник. Хуже его сейчас нет в революции никого: умен, дьявол, исключительно энергичен, очень осторожен!
К чему он это говорит? Куда, лис, клонит? Чего добивается?
Клеточникову уже кажется, что его запутали, обвели, что вот сейчас шеф агентуры нанесет последний и неожиданный удар — ведь ему, наверно, все известно, разговор о Михайлове лишь ловкая игра полицейского кота с пойманной мышкой. Конец? Его разоблачили? Да, конечно, конец. А если нет, то почему, с какой стати с ним заговорили о Михайлове?
А квадратное, с крупными, грубыми чертами лицо начальника засияло от удовольствия. Он ясно видит, как изумлен и сбит с толку его «интеллигентный» шпик. Теперь с этим регистратором можно что хочешь сделать: голыми руками можно брать за оттопыренные жабры. Именно в такое вот состояние и желал привести своего агента превосходительный Григорий Григорьевич. И — сам не ожидал столь быстрого успеха. Даже лишку, видно, хватил. Тот совсем перед начальством в трепет вошел.
«По-дружески» шеф напомнил своему агенту события последних лет. На Украине, в Чигиринском уезде, вожаки «преступного тайного сообщества — Исполнительного Комитета Социально-революционной партии» подготовили и едва не начали бунт десяти тысяч мужиков; в Одессе другой кружок подпольщиков задумал еще более страшное дело — взорвать его величество на собственной яхте! На юге нередко раздавались выстрелы и падали сраженные пулями агенты, жандармы, прокуроры. На севере, даже в Петербурге, обстановка пока что казалась потише; правда, года два назад на Невском проспекте демонстрация землевольцев подняла красное знамя, а через некоторое время некая Вера Засулич стреляла в полицмейстера Трепова в собственной его приемной. Но только с лета прошлого, 1878 года, когда неизвестный государственный преступник заколол на площади кинжалом его высокопревосходительство шефа жандармов генерала Мезенцева, Третьему отделению стало очевидно, что преступный Исполнительный Комитет переносит свои главные действия с юга в столицу и, значит, здесь отныне будет идти решающая битва за престол и отечество с врагом внутренним.