Все русские и зарубежные газеты наперебой угощали читателей новыми известиями о Московско-Курской железной дороге. Подробно описывался сорокапятиметровый подкоп, проделанный под полотно из маленького домика, в котором проживали некие «купцы Сухоруковы», излагались свидетельства очевидцев взрыва и прочие детали покушения.
Первые полосы иллюстрированных изданий несколько дней занимали изображения исковерканного вагона и вскрытой минной траншеи. В передовицах подчеркивалось, что преступники перепутали поезда по божьей воле. Во всех церквах служили молебны.
Однако Николай Васильевич чувствовал, что за этим помпезным ликованием, за официальными выражениями радости по случаю «избавления помазанника» таится панический страх начальства перед могучей силой невидимого врага.
Нет, предержащие власти боялись не только террористов, и опасались они не только за царскую жизнь. Кирилов в разговоре со своим секретарем откровенно признавался ему:
— Ты бы видел пятнадцать лет назад, когда покушение было в первый раз, что на улицах тогда творилось. Люди валом валили на молебны, гимн всюду пели «Боже, царя…», каждый готов был глотку всем нигилистам перегрызть. «Это дворяне, — кричали они, — царя хотят убить, нашего заступника…» Вот так тогда было! Мы наготове день и ночь стояли, чтобы народ мстить за царя на дворян не кинулся да на образованных всяких. Вот с тех пор нигилисты и долбили свое помаленьку мастеровым да мужикам — то книжечкой, то листовкой, то покушением. И что же сейчас? Захожу я вчера в цирюльню — послушать разговоры — и вижу: двое мастеровых сидят с газетами, да не молодые, уже средних лет. Один говорит другому: «Сколько можно на царя охотиться! Ведь это не годится. Это беспорядок в государстве». Понимаешь, он не их, он нас ругает! А другой еще почище завернул: «Надо их, этих, которые с бомбами, вызвать через газету во дворец да спросить: «Чего вы, господа хорошие, от нас хотите?» Ведь они университеты кончали, образованные, не разбойники какие-нибудь, они даром-то убивать не будут. А неправды в матушке России много, ой как много». За пятнадцать лет вот как народ переменился! О чем же он еще через пятнадцать лет заговорит? Вот что по-настоящему опасно.
«А он неглуп», — еще раз мысленно отметил про себя Николай Васильевич. Однако не упустил случая сразу еще больше испортить настроение и без того невеселому Григорию Григорьевичу.
— Вот доклад заграничной агентуры, ваше превосходительство, вчера запрашивали…
Кирилов бегло проглядел вывод — «резюме» из толстого доклада, сделанный для него секретарем. Там сообщалось о резком падении политического авторитета правительства Александра II в Европе, о резком понижении курса русских ценных бумаг на чувствительных барометрах политической погоды — европейских биржах. Опытные банкиры, говорилось далее в докладе, побаиваются наступления революции в самом ближайшем будущем и решительно настроены не давать больше денег взаймы царскому правительству. А без внешних займов — Кирилов это пони-мал — финансовое положение империи станет совсем тяжким, и это, в свою очередь, приведет к новым внутренним обострениям.