В пределах видимости их были даже не десятки, а пара сотен. Питер – столица мёртвых.
Представитель захохотал, не отрывая взгляда от Бедренца. Я увидел, что голова Михаила медленно клонится, он клюёт носом, словно вот-вот уснёт. А Настя уже сидела на земле, даже не делая попыток встать.
Я побежал к Представителю, сжимая мачете для последнего удара.
В этот раз я расслышал выстрел. И почувствовал куда лучше. Пуля ударила меня в правое бедро, я крутанулся на левой ноге и рухнул. Мачете отлетело куда-то в сторону, противно звякнув на камнях.
– Пап! – Найд упал на колени рядом, попытался меня поднять. Его рюкзачок тяжело стукнул о камни.
– Всё норм, – пробормотал я. – Сейчас папа встанет… А ты беги. Беги быстро!
Найд смотрел куда-то мимо меня. Потом протянул руку, что-то нащупал и встал. В руке у него было моё мачете.
Я повернул голову. Интересно же, на что он там смотрит.
Сбитая броском урны секретарша шла к нам, сжимая в руке пистолет. Лицо её было спокойно-равнодушным, как положено всем приличным кваzи, и ангельски красивым. Только свороченная набок челюсть немного её портила.
– Не подходи, – сказал Найд.
Представитель снова рассмеялся. И сказал:
– Убей мальчишку у него на глазах. Потом женщину и старика. Потом его.
– Не подходи, – повторил Найд. Выкрикнул: – Не подходи!
Секретарша ускорила шаги. Ну что за сволочь, почему он зомбирует исключительно таких красивых девиц?
Представитель снова рассмеялся. Я вдруг понял, что мир уже давно плывёт и двоится. Это что же такое получается, я помру от потери крови, меня даже убить не успеют? Вот вся эта спешащая, деловитая толпа подчинённых воле Представителя кваzи даже не успеет меня растоптать живым?
А потом, одновременно, случились сразу две вещи.
Бедренец медленно, с усилием поднял руки, сдавил с боков голову Представителя. Представитель закричал, из глаз его хлынула густая кровь.
Найд бросил мачете. Запустил ладонь в рюкзачок и вытащил оттуда пистолет Бедренца. Навёл на секретаршу, держа двумя руками. И дважды, словно бы даже не целясь, выстрелил.
«Вечно пропускаю всё веселье», – успел я подумать, падая в темноту.
Вначале было слово.
Только потом был свет.
Слово было короткое, бранное, грубое, которое при детях не произносят и в книжках не печатают. Свет был ярким, режущим.
Слово сказал я, а свет был сам по себе.
Я открыл глаза.
Потолок. Белый. И лицо надо мной. Увы, не ангел, совсем не ангел.
Владислав Маркин.
Я ничего не чувствовал.
У меня ничего не болело.
И эмоций никаких не было совершенно.
У живых людей такого не бывает.
– Слава, ты козёл, – сказал я. – У меня в завещании указана кремация. Я не хотел восставать. И возвышаться ускоренно – тоже!