Кульга достал свои фотографии, как он называл, «фотки». Среди них была и та, где он снят с Миклашевским. Рокотов долго ее рассматривал, потом спросил:
— А это кто?
— Игорь Миклашевский, мой закадычный дружок, чемпион Ленинграда и округа. Сильный боксер!
— Я видел его, если не ошибся.
Кульга насторожился. Впервые за всю войну он встречает человека, который видел Игоря. У Григория из головы не выходили слова его жены, Лизаветы, ее слезы, строчки письма, где соседка сообщала подробности, как боксера забирал патруль…
— Когда ты с ним виделся?
— Весной сорок второго, еще до первого ранения. Переходил линию фронта на моем участке, — сказал Рокотов и осекся, мысленно ругнув себя за болтливость, вспомнив строгое наставление чекистов.
— Выходит, Игорь живой! — обрадовался Кульга.
— Сейчас не знаю, а тогда был живым, — сказал Рокотов, потом добавил, не раскрывая деталей, придумывая на ходу: — К партизанам ушел дружок твой… С группой ушел. У меня в блиндаже до ночи отсиживались. Вот я и запомнил его, сам не знаю почему.
— Я сейчас же Лизавете напишу, что вы видели ее Игоря, — живо произнесла Галия. — Обрадовать надо ее, а то она совсем извелась. Понимаете, Константин, ни одного письма, как это случилось…
Она умолкла, видя, как Григорий показал ей кулак.
— А что с ним случилось? — в свою очередь заинтересовался Рокотов.
— Ну это… на фронт послали, — нашлась Мингашева, чувствуя, как жаром полыхнули щеки.
— Так он же в тыл, к партизанам ушел. Со спецгруппой! А оттуда какие письма? — Рокотов развел руками. — Жив будет, сам явится. Это точно!
1
Поезд быстро набирал скорость. За окном ничего не было видно, в Берлине сплошное затемнение. Лишь на фоне неба просматривались еще более темные очертания многоэтажных зданий, тускло отсвечивали стекла заводских корпусов, фабрик, словно гигантские карандаши, торчали трубы, высокие и маленькие, выбрасывая в воздух клубы еле заметного дыма. Но их едкий запах — в столице туго было с топливом и в ход шло любое горючее и низкие сорта угля — смешивался с запахами железа, окалины, гари, дерева, выхлопных газов, составляющими в общем единый, трудный для непривычного человека городской воздух, царапающий глотку и затрудняющий дыхание. Миклашевский, уже вторую зиму проводящий на Западе, никак не мог привыкнуть к тяжелому зимнему воздуху прокопченных европейских городов. Чем крупнее город, тем хуже воздух. Коптили небо не только фабрики и заводы, густо выбрасывали дым и трубы каждого дома. Центральное отопление многоэтажных жилых зданий отличалось от московского тем, что в каждой квартире имелся свой небольшой камин, своя печурка, топить которую, а следовательно и греть воду системы отопления, нужно было самим жильцам. Одним словом, и здесь действовал, как не раз отмечал Игорь, волчий закон жизни: каждый для себя и за себя…