«Вы чудовище! Вы отнимаете у людей самое главное!» — зло чёркая бумагу, написал мальчик.
Корнелиус застыл — он, очевидно, не ждал такой реакции — и медленно поправил очки:
— Вы странные существа, люди. Любое чудо отвергаете, если оно нарушает привычный порядок вещей, но в душе тянетесь, как дети, ко всему необычному. Хотя, — горько усмехнулся пингвин, — в сущности, вы и есть дети. Только у каждого свои игрушки.
«Но мечты — не игрушки!» — Питер и сам бы не сказал, почему его так задели слова пингвина, однако не мог остановиться.
— Не игрушки. Но я помогаю людям. Забираю все, что тяготило бы и отравляло их души и отдаю нуждающимся. Ты здесь есть, кстати. Хочешь посмотреть?
Мальчик в ужасе отступил и замотал головой. И тут же возникла свербящая мысль: отныне всегда будет чего-то не хватать. Некой мечты, которую и вспомнить даже не получится, но его, Питера, родной!
«Как вы могли?»
— Позже ты поймешь. Всему свое время.
Мальчик все мотал ошарашено головой; тут из-под цилиндра мистера Шнапса раздалось:
— Постойте-ка! Есть в этом балагане Семицветик, Пдимус Падабеллум или Глинтвейн?
Кактус запрыгал на месте и поднял лапки — прямо как прилежный школьник: одну на уровень груди, а вторую — перпендикулярно вверх. Но никто, кроме Питера, не обратил на Колючку внимания.
— Было бы странно, если бы господин Парабеллум оказался на моих полках, — сложил крылышки на груди пингвин. — Он всегда хотел сына, и с появлением Семицветика мечта Примуса осуществилась. Глинтвейна тут также нет, он привык в жизни действовать сразу. А сын Примуса… — Корнелиус вздохнул и снял очки, — боюсь, с ним могло случиться несчастье, так как снежный шар цветка вчера опустел.
У Питера холодок прошел по спине, да и остальные — включая крайне возмущенного «пофедением фиситеров» Швейцарского сыра — разом смолкли.
— Ой, ой, ой! — Кактус устал прыгать и тянуть лапку, так как все равно на него не смотрели. — Ну, послушайте же меня! Я, кажется, знаю владельца пера! Подсмотрел в одной энциклопедии и с тех пор запомнил. Постоянно такую чепуху запоминаю. Непонятно зачем, ибо потом она никогда не пригождается. Или пригождается, но когда совсем не понимаешь, что вот она пригождается, и…
— Ппдхм! — донеслось из-под цилиндра мистера Шнапса.
— Ой, ой, ой, простите! Это перо…