- Н-не думаю... Во всяком случае, я этого не замечаю...
- А вы присмотритесь! Но даже если мы дойдем вместе с Блюхером, что называется, до победного конца, нужны ли мы будем им потом, не превратимся ли в тот самый прах старого мира, который они просто-напросто отряхнут со своих ног...
- Все возможно. И Робеспьера обезглавила та же самая гильотина, на которую "неподкупный" отправлял врагов Революции! Хотите, я прочитаю стихи?
- Пожалуйста. Владимирцев рассказывал, что у вас хорошие вирши получаются!
- Калманов, если вы не знаете значения слова "вирши", никогда не употребляйте его. В противном случае настоящий поэт - не я, разумеется, может от обиды поколотить вас...
- Ну, извините...
- Я вас прощаю! - Боровский откинулся на стуле, глубоко вздохнул, несколько раз провел ладонями по лицу, словно стирая мутное оцепенение, и продолжил: - Я совершенно случайно стал свидетелем спора одного стерлитамакского комиссара с ясновидящим - знаете, эдаким нестеровским пустынником. Старик, по-моему, - обычный проходимец, но занятный... И спор у них вышел занятный, я бы даже сказал: диспут. Раньше ведь как соберутся двое русских, так о боге спорят... А эти, представьте себе, о мировой революции рассуждали... Впрочем, объяснений требуют только плохие стихи... Слушайте:
Был прорицатель сморщен, стар,
В пещеру втиснут.
Был молод, дерзок комиссар,
И вышел диспут...
- Мы революции врагов
Разгоним стаю.
Не будет больше бедняков...
- Я это знаю.
- Мы всех накормим,
Наш набат весь мир разбудит.
Жизнь станет краше во сто крат!
- Все так и будет...
Поднимет чудо-города,
Всех звонниц выше,
Страна свободного труда...
- Я это вижу.
- Да ты, старик, и впрямь пророк!
Тогда скажи мне:
Как я умру, какой мне срок
Отпущен жизнью?
Ты не молчи - я устою:
За дело наше
Я смерть готов принять в бою,
Под пыткой вражьей.
Пусть страшен будет мой конец,
А все же - светел.
Не бойся, говори, отец.
Он не ответил...
Закончив чтение, Боровский обхватил голову руками и тихонько засмеялся. Калманов выдержал вежливую, вдумчивую паузу, какую обычно делают люди, не разбирающиеся в стихах, но не желающие обидеть поэта, и заговорил с усмешкой:
- Чем закончит ваш комиссар и мы сами, я, конечно, не знаю. Не пророк-с, но вот что завтра ночью шлепнут заложников - это точно. Имеется приговор трибунала.
- Жаль. Штамберга я знал еще с гимназии. Схожу попрощаюсь...
Калманов вздрогнул, с трудом выдержал паузу и совершенно равнодушным голосом бросил:
- Если пойдете, передайте от меня коробку папирос. Пусть хоть покурят перед смертью. - И он выложил золоченую пачку с витиеватой надписью "Зефир".