— Пизда! Грязное животное, радостно принимающее в себя всякий хуй… — Оскар на сей раз сообщил Наташке, что она грязное животное, даже ласково, с оттенком восхищения неуправляемым существом.
— Он разговаривает со мной. Не то что ты! — бросила Наташка.
— Он? Он умеет разговаривать?
— Да, умеет! — запальчиво сказала Наташка. — Он пишет стихи. Мы целую ночь пили и разговаривали…
— И еблись, — добавил за нее Оскар. Ему опять было больно.
Наташка проглотила оскаровский довесок «еблись» без комментариев и запальчиво продолжала:
— Он не такой, как ты! Он интересуется мной. Тебе же только бы ебать меня, ты видишь во мне только пизду. А мы целую ночь проговорили об истории.
Оскар задохнулся от ярости и возмущения: «Об истории! Ни хуя себе!»
— Ну и дерьмо же ты! — бросил Оскар и швырнул трубку. Трубка повисла на стальном шпуре, покачиваясь.
Когда-то Оскар мог счастливо спать до десяти и до одиннадцати часов. Теперь ему редко удается продержаться в постели после восьми часов утра. Может быть, это старость? — размышляет Оскар и тут же высмеивает сам себя. Какая старость, ему пошел тридцать шестой год. Глупо говорить о старости.
Тем не менее у Оскара накопилось уже немало прошлого, немало воспоминаний, и воспоминания докучают Оскару именно в утренние часы. Часто Оскар просыпается еще до рассвета и лежит, перетасовывая в голове содержание незримых картотек памяти, вытаскивая и просматривая микрофильм за микрофильмом, эпизод за эпизодом. Нехотя, помимо своей воли, предается Оскар этому занятию, отворачивается от экрана, но спустя мгновения вновь с содроганием смотрит на экран.
Сегодня утром Оскар увидел, очевидно, запавший в дальний угол архива и провалявшийся там долгие годы незамеченным микрофильм: серая и теплая пыль, ноздреватый камень у обочины дороги медленно проплывали, видимые сверху в щель, в пролом… В том месте, где у днища тачки сгнила часть доски, видел маленький Оскар, сидящий в тачке, захолустный шлях в провинциальном польском городке. Тачку тащил по дороге тринадцатилетний Ежи, одетый в желтую английскую шинель с оторванными пуговицами…
«Вся жизнь состоит только из таких вот эпизодов, — думает грустный Оскар, натянувший простынь до самого носа. — Только они — жизнь». Перед ним прокручивают еще один короткий фильм: отец Оскара, уходящий утром в школу. Отец виден только со спины. Маленький Оскар наблюдает отца из окна второго этажа, из окна кухни. Отец шагает, переваливаясь с боку на бок, удаляется… На лысину зачесаны с боков седые волосы.
Оскар совсем недавно только обнаружил, что ходит точно так же, как его отец. Почему-то это открытие вызвало в Оскаре грусть. Он так не хотел походить на своих отца и мать и вот обнаруживает их присутствие в своем теле…