Впрочем, причинность может нарушаться.
Она постоянно нарушается в моей голове — и не только потому, что мысли способны появляться без сознаваемых причин. Вспомним, что нам снится — и о чем мечтается.
Говорят, что нарушения причинности могут найтись также и в микромире: в свойствах и поведении элементарных частиц, из которых состоят атомы материи.
Как бы там ни было, наш детектор причинности изощрился настолько, что позволяет постепенно узнавать устройство микромира, несмотря на неспособность воображения выйти за рамки трехмерной умозрительности.
Само слово «узнавать» при этом изменило свое значение. «Узнать» теперь уже не обязательно означает «представить себе» или «вообразить».
— Не исключено, что у нашего мира десять измерений, — говорит мне просвещенный в физике Приятель.
А я вспоминаю о желавшем взлететь динозавре — и предлагаю вполне ненаучную теорию:
— Желание способно изменять кости скелета, постепенно превращая лапы в крылья.
В свою теорию я верю.
Если меня кто-нибудь переубедит, это будет означать, что я и ему поверил.
Однако из этого не воспоследует, что в свою теорию я верить перестал. Мне хочется, чтоб она оказалась правдой — я об этом мечтаю.
Я уверен, что кто-то из нас разделяет мою мечту и «ведет научный поиск» в этом направлении.
Я совершенно убежден, что он получит доказательства и опубликует научную теорию.
В этой теории не будет слова «желание». Это ненаучное слово будет заменено длинной последовательностью других слов. Соответствующее знание останется недоступным воображению, пока не станет словом Метаязыка.
— Кто додумался, что у Вселенной десять измерений, не может представить себе такой мир. Но очень хочет.
Сегодня мне приснилось, что мы научились по-настоящему общаться с собаками. К сожалению, мне не приснился сам язык.
В небольшом и далеко не роскошном амфитеатре люди и собаки занимались, по всему видно, обыденным делом. Я запомнил только один из практиковавшихся приемов: группа собак чинно, гуськом спускалась в яму, которую затем пара людей закрывала крышкой.
Следующая группа собак сидела с задумчивым видом и ждала своей очереди.
Я так понял, что в темноте ямы собаки преодолевали комплекс нашей для них непредсказуемости: они учились быть уверенными, что крышку откроют.
Я знал, что собаки — предсказуемые существа, как и я. И что мы взаимно о себе это знаем.
Не стану врать, улыбчивой суки среди них я не видел.
У меня появилось щемящее чувство, что, выйдя из амфитеатра, я попаду в новый мир — причем я точно знал, что он новый, только не знал, почему.