Примеряя сущности, я представил себя собакой. Некоторые из них умеют улыбаться. Вот и я хочу быть улыбающейся собакой.
Почему нет? Я тоже умею улыбаться и люблю запахи, я хотел бы оказаться в гостях у приятеля, когда он выпаривал бульон для соуса, а не сейчас, когда соус уже готов и приятель хвалится, что выпарить пришлось целое ведро.
Сильно зачесалось в области копчика — и вот, уже близка сладострастная возможность, изогнувшись, впиться в свою шерсть зубами и сопя выкусывать блох.
Несмотря на обилие запахов, дорога знакома и прозрачна. Мне удается отслеживать все возможные неожиданности, таящиеся в пусть даже тенистых — но запах-то показывает, что там никого нет — закоулках.
Переходя в собачью ипостась, я почувствовал легкость, потому что избавился от того закоулка, о котором, пока ты не собака, страшно даже подумать — не то чтобы в него проникнуть.
Если ты собака, закоулка нет.
Близкий друг улыбчивой суки умер недавно от проникающего ранения в живот, нанесенного каким-то хулиганом. Пока он умирал, подруга не проявляла никакого беспокойства, ее шерсть все так же лоснилась, нос блестел, а аппетит был прекрасен.
Во сне псы и дальше будут вместе, потому что сон — отражение нашего мира, даже если во сне желаемое представляется действительным или, например, присутствуешь на собственных похоронах.
Захотелось верить, будто я потому во сне восстал из гроба, что было обидно исчезнуть, о чем-то важном не догадавшись.
Вдруг я понял: подруга не знает, что друга больше нет, и, если он выскочит из закоулка — или обнаружит себя пахучей меткой, удивления не будет, будет просто радость.
Друг жив, пока жива она.
Мне стало завидно.
Захотелось заглянуть в глаза Доброму Хозяину.
Серьезность жизни показалась бессмысленным заблуждением ума.
7. Пишу себе письмо под пальмой
В Бога я никогда всерьез не верил, но к средствам и предметам культа отношусь с уважением. В определенные моменты некоторые из них вызывают во мне сильные чувства.
Предметом культа на всю жизнь осталась для меня пальма где-то в районе Гагр, под которой, пока поезд стоял на полустанке, я испытал нечто особенное. Некого было спросить, что бы это значило, а мне было шестнадцать. Поэтому в толковании происшедшего я остановился на честолюбивой мысли, что испытать такое доступно только мне:
— Вас ждут великие дела.
Кто был сказавший — и в качестве ли словесного послания информация дошла до меня — не знаю. Идея Бога была на далекой периферии коммунистически воспитанного сознания, и экстаз замыкался на поисках места среди людей.
При чем тут пальма, я тоже не знаю. Можно только догадываться, что меня вдохновили впервые увиденные скалистые горы в сочетании с морем и выморочно-прекрасным миром еще пустых в начале мая курортов — сказочных дворцов.