Много странностей в нашем доме!..
Но среди «высоких» административных увлечений науками начинается еще увлечение и «снизу» — самодеятельное, изнутри, по инициативе самих студентов, наших будущих прозаиков и поэтов.
Так, одной прекрасной весной в коридорах института вдруг потянуло резким запахом бензина. То и дело кого-нибудь вызывают с лекций, и в темной передней звучит зловещий шепот:
— Скорей!.. Инструктор ждет во дворе…
Через минуту раздается треск мотора, и грузовик с надписью «Учебный», вихляя, выкатывается на Тверской бульвар…
— Не выйдет из меня писателя — пойду шофером в колхоз… Не пропаду! — шутит, отмывая бензином руки, Володя Тендряков.
Легкомысленные поэты и в увлечениях своих остаются легкомысленными. У них другое занятие, более подходящее им по вкусу. После лекций они собираются в зале, там гремит рояль, слышится топот многих десятков ног. Свистящий голос танцмейстера отсчитывает такт: «Шасси вправо, шасси влево…»
Рита Агашина, поглядев на эти «безумства», сказала:
Тут шасси, там шоссе,—
Обалдели, что ли, все?
11
Вам рановато еще на Парнас
Почему-то в литературе существует предрассудок, что о тайнах профессии, о технологии литературного мастерства может думать и думает только мастер. Подмастерью, ученику, подобные сложные эмпиреи недоступны.
— Ты так судишь, как будто у тебя за спиной два десятка романов и повестей! — заметил кто-то из старшекурсников новичку на творческом семинаре.
— Я сужу об этом так, как я об этом думаю, — ответил тот твердо. — Если я неправильно думаю, то так мне и скажите. Я жду возражений по существу. Но, если мысли мои правильны, какое вам дело, что я еще ничего не написал? Разве это важно? Разве истина от этого перестает быть истиной? В литературе вообще нет ни шиита, ни суннита, ни правоверного. Все равны перед белым листом бумаги…
Мне кажется, этот самонадеянный товарищ был неправ. Новичок должен думать не меньше, а больше мастера. У мастера уже многое найдено: у него есть свой стиль, своя манера обработки материала, своя тема. Он во многом опытен, «поднаторел». А юнцу искать и искать, для него все — потемки. К сожалению, бывает и так, что чем больше он сомневается, размышляет, примеряется, тем труднее ему становится писать, делать нужные выводы. Иногда он вообще в своей трудной аналитической работе уподобляется сороконожке, о которой нам рассказывал Паустовский: задумавшись над сложным механизмом ходьбы, она взяла и — разучилась ходить. Может быть, действительно надо писать… не задумываясь? Петь как птица? Как бог на душу положит?..