Сегодня же моя «старшая дочь» Рита, — но другая, Агашина, — самая хозяйственная и серьезная, принесла из магазина какую-то рыбу. Конец месяца, и Рита «отоварилась». Рыба пахнет чем-то вроде солидола, она вся липкая, скользкая.
— Что это? — спрашиваю я.
— Не знаю. Судя по цене — русалка!
Срочно варится суп. Чтобы отбить у «русалки» подозрительный запах, в варево кладется неимоверное количество красного и черного перца, чей-то целый «лавровый венок», петрушка, укроп и прочие пряности. С радостным, праздничным видом Рита накрывает на стол.
В самый разгар пиршества в комнату входит поэт Наум Гребнев. Он подозрительно нюхает воздух. Спрашивает:
— Что это вы едите?
— Суп из русалки. Хочешь?
— Из русалки?! Ну-ка, дайте попробовать. Сроду не ел русалки…
С трудом проглотил одну ложку, вторую, третью. Сморщился.
— А ведь русалка-то… тухлая! — заметил он грустно.
Когда не работается, время занять нечем. Оно начинает ползти как черепаха. Дни — долгие, томительные, скучные. В эти дни я приглядываюсь к окружающим. Благо в нашем доме что ни человек, то и тип.
Каждый день в коридоре сталкиваюсь с одной дамой. Другим словом эту особу не назовешь.
Дама круглолика, безброва. На ней черная бархатная шляпка, насквозь пропыленная, как если бы этой шляпкой чистили сапоги, и шерстяная, мышиного цвета, растянутая в локтях кофта. По-русски дама говорит так:
— Ви, ти знайщь ли, понимайшь, я фаша новая лаборантк…
Зовут ее Эрна Мартыновна. Действительно, это новая наша лаборантка.
Дама очень понравилась всем, потому что весела, безобидна и не сердится на наши далеко не невинные шутки.
На первом же занятии на курсе Эрна Мартыновна говорит:
— Ви, ти знайшь ли, понимайшь, я уже написаль диссертац! Фсе готофф! Мне остался пустяк… пронизать идеями!.. Да, да карош диссертац!
Эта «хорошая диссертация», которую Эрна Мартыновна написала, позабыв предварительно «пронизать идеями», поразила нас всех в самую печенку. В перерывах между лекциями мы толпою идем к Эрне Мартыновне на кафедру, рассаживаемся вокруг нее и с серьезными лицами начинаем расспрашивать:
— Эрна Мартыновна! Так когда же вы начнете свою диссертацию пронизывать идеями?
— О скор, скор… Мне немножко осталось!
Она улыбается какой-то пленительно-детской улыбкой: эдакое невинное, кроткое ученое дитя. И в мою участливую душу невольно проскальзывает чувство легкой досады, неловкости, даже раскаяния: нехорошо мы так с ней поступаем. Невежливо. Бесчеловечно. Нельзя смеяться над Эрной: «бо не ведает, что творит».
И вдруг на одном открытом партийном собрании — что я слышу?! — выходит на трибуну Эрна Мартыновна в своей кофте и шляпке и с пафосом потрясает маленькими крепкими, как репка, кулачками. В ее голосе уже явственно слышен металл, пришедший на смену прежним бархатным ноткам.