Но вот Монтесума гордо поднял голову, отрицательно махнул рукой, и донна Марина с грустью обратилась к патеру Ольмедо.
— Преподобный отец, — сказала она по-испански своим благозвучным голосом, — час выбран неудачно. Мысли его витают там, среди пыла сражения.
— Помолимся за него, — сказал монах, опускаясь на колени вместе с Мариной.
Рамузио последовал их примеру. Сердце его дрогнуло от боли. Он почувствовал сострадание к несчастному Монтесуме. Там, за стенами дворца, кипел кровопролитный бой, его подданные жизнью своей защищают своих богов, свои алтари, а он, властелин их, должен здесь отрекаться от своей веры, из-за которой кровь его народа льется потоками!
Патер Ольмедо поднялся и направился к выходу, а Марина осталась у Монтесумы. Взгляд монаха остановился на молившемся солдате.
— Ты молился с нами о спасении его души? — спросил монах.
— Да, преподобный отец, — ответил Рамузио, — да ниспошлет ему Господь силы вынести это тяжелое испытание.
Патер Ольмедо с изумлением взглянул на Рамузио, такие кроткие речи редко раздавались среди разнузданных воинов Кортеса. Монах опустился на ступени лестницы, подпер голову рукой и пытливо посмотрел на молодого солдата.
— Что тебя привело в Новый Свет? — спросил он внезапно.
Рамузио молчал.
— Золото или слава?
— Нет, — ответил Рамузио, опуская глаза перед пытливым взглядом патера, проникавшим, казалось, в его душу.
— Или какой-нибудь легкомысленный поступок заставил тебя покинуть родину?
— Преподобный отец, — ответил Рамузио, поднимая голову, — мой брат отвратил от меня сердце моего отца.
— А ты почувствовал себя безвинно оскорбленным и, возненавидя весь свет, решился заглушить свою обиду в вихре приключений?
— Вы верно отгадали мои чувства, преподобный отец.
— Удалось ли тебе это? Понравилось ли тебе военное ремесло, удовлетворяет ли тебя беспокойная жизнь военного лагеря, манит ли тебя слава?
Рамузио молчал.
— Ты чужой среди своих товарищей по оружию?
— Да, преподобный отец!
— Я знал это, — продолжал Ольмедо. — Сын мой, ты выбрал плохое лекарство для исцеления души. Ты забыл, что мы должны любить своих врагов и платить им добром на зло. Твоя душа и здесь не нашла покоя, ты и здесь чувствуешь себя оскорбленным. Не так ли?
Рамузио наклонил голову.
— Сын мой, — продолжал Ольмедо, — ты выбрал ложный путь. Твоя душа жаждет истинного счастья, а оно заключается лишь в добрых делах, в христианской любви.
— Вы правы, — возразил Рамузио, — но для меня возврата нет. Я связал свою судьбу со знаменем Кортеса, и с этой поры наш лозунг: война или гибель.