Иннокентий не был расположен к Брюховецкому, да и тот не особенно-то жаловал его. Не поехал бы он к нему, потому что жил на польской стороне, но ночью к нему явились казаки и так напугали его, что он волею-неволею, а должен был подчиниться и выехать в Гадяч.
Брюховецкий встретил Иннокентия со всеми подобающими почестями, ввел его под руку в свои хоромы, усадил под образа на самом почетном месте.
Иннокентий начал жаловаться на обиды, какие казаки делают в землях монастырских, и гетман обещался разобрать эти дела; потом он перешел к тому, что Мефодий-де едет из Москвы, и так как он, Иннокентий, в хороших с ним отношениях, то, чтобы уговорил его помириться с ним.
После того, угостив архимандрита, он отпустил его с дарами восвояси.
В ту же самую ночь Брюховецкого разбудили.
– Кто-сь приихав, – сказал прислуживавший ему карлик Лучко.
– Пойди-ка узнай, хлопчик…
– Архиерей приихав, – крикнул он.
– Який?
– Мефодий.
Брюховецкий поспешно оделся и вышел в столовую, где уже его люди приняли епископа.
Гетман подошел под его благословение, но тот обнял и расцеловал его.
– Кто старое вспомянет, тому глаз вон, – сказал он. – Забудем вражду[81].
– А ты, старый друг, уж виделся с Иннокентием?
– Нет, я прямо из Москвы к тебе…
– Так прежде чем разговаривать, нужно есть, – воскликнул гетман.
Он ударил в ладоши, появилось несколько служек.
– Сейчас дать все, что можно… И горилки… и меду, и вина, – крикнул Иван Мартынович.
Слуги ушли, и не более минуты спустя стол был накрыт. Огни зажжены, и гость начал утолять голод, причем и хозяин не забыл потчевать и себя то чаркой горилки, то порядочным ковшиком старого меду.
Когда гость насытился, гетман велел прислуге убирать со стола, только оставить пития, а самим удалиться.
Что и было исполнено.
Когда они остались одни, гетман обратился к Мефодию:
– Что в Москве?
– Да что там может быть хорошего?.. Попали мы с тобою, Иван Мартынович, как говорится, из кулька, да в рогожку. Думали мы избавить сяляцких панов, – думали, что Москва оставит наши вольности, будет нас защищать, а тут она продала нас ляхам… А всему-то виноват ты, Иван Мартынович: унизил ты себя и нас… погнался за боярством… писался нижайшею ступенью царского престола… Они возмечтали, наслали нам воевод во все города, уничтожают наши вольности, и гляди – раздадут они и наших казаков в холопство боярам.
– Да расскажи подробно, святой епископ, что там делается в Москве… Мы еще не рабы московского царя.
– Низложили они Никона позорно… На соборе я и другой епископ Сомон хотели говорить – так нам не давали.