В двадцать один час тридцать две минуты позвонила она.
— Карла, — сказал он, стараясь придать голосу радостное звучание, — как твои дела? Все о’кей?
— Энрико, — сказала она, — послушай…
Она была взволнована, и ее голос дрожал, что всегда страшно действовало ему на нервы. Однако он никогда не говорил ей об этом.
— Мой отец умирает. Ему очень плохо. Кто-то из нас должен постоянно быть с ним. Круглосуточно.
— А почему вы не отвезете его в больницу?
Она судорожно вздохнула:
— Потому что мы не можем поступить так. Он прекрасно понимает, что с ним происходит. Я думаю, тебе это объяснять не надо. Или ты хотел бы умереть в больнице?
Нет. Этого он не хотел. И такого с ним не будет. В этом он был абсолютно уверен. Такого он не допустит. На все сто процентов. И Карлу он тоже убережет от этого.
— Что сказал врач?
— Он сказал, что это может продолжаться еще три часа, три дня, три недели, а то и три месяца. Сейчас он очень слаб… но, может быть, случится чудо, и он выкарабкается.
— Приезжай домой, — сказал Энрико. — Немедленно. Лучше, если ты уже завтра будешь в поезде.
— Но я не могу! Как ты себе это представляешь? Я же не могу бросить мать и сестру! — Она почти кричала. От ее голоса у него заболело в ушах. Ему пришлось сжать зубы, чтобы не потерять контроль над собой, и приложить некоторые усилия, чтобы ответить спокойно.
— Нет, можешь. Или ты собираешься еще три месяца стоять на вахте у постели отца? В принципе, с ним происходит то же самое, что со всеми стариками на свете в этом возрасте. Они могут упасть мертвыми послезавтра или через год. Я хочу, чтобы ты приехала домой, Карла. И увидишь, твой отец переживет еще и Рождество.
Карла помолчала. Затем тихо спросила:
— Откуда тебе знать?
У Энрико качали сдавать нервы:
— У нас будут проблемы, если ты не вернешься домой. Тебя нет уже три недели. Хватит.
Карла сменила тему:
— А вообще есть какие-нибудь новости?
— Нет, ничего.
Карла не знала, что он собрался продать дом. Он скажет ей об этом, когда она вернется. Это будет непросто, потому что Карла считала, что этот дом навсегда стал ее итальянским родным домом. Но ему родной дом не был нужен. Он хотел быть свободным. Не иметь никакой собственности и никакого балласта. Лишь возможность немедленно сорваться с места.
— Пока, дорогой, — сказала она. — Я приеду так скоро, как только смогу. И пожалуйста, думай обо мне.
— Конечно. Завтра в половине десятого мой телефон будет включен.
— Да. Пока.
В ее голосе звучало разочарование, но он знал, что она сделает то, что он от нее потребует.
Он выключил мобильный телефон. Самая неприятная обязанность этого дня была выполнена. Он ненавидел любые обязанности, ненавидел, когда приходилось делать что-то по чужой воле. Он не воспринимал никакую регламентацию, никакие директивы. Для него существовало лишь пробуждение и желание, чтобы наступил день. И свобода — читать, или копать огород, или зарезать курицу. Вот это была жизнь. Не больше и не меньше.