Сейчас он уже больше не раздумывал, а просто прижался губами к ее измазанному кровью рту и целовал ее так долго и настойчиво, что Аллора забыла о ране и попыталась понять, что с ней происходит. Такого с ней еще не бывало. Ощущать чужой язык во рту было намного вкуснее, и это возбуждало сильнее, чем облизывание решетки, тарелок, столовых приборов или собственного отражения в зеркале. И она захрюкала от удовольствия, как хрюкала нонна, а Бернардо просто обезумел от желания. И ее ноги раздвинулись сами собой, она не могла и не хотела ничего с этим поделать, да что там — она даже не заметила этого. И все, что делал бургомистр, было так чудесно, это было такое неописуемое чувство, и она подумала, что лучшего, чем язык, описывающий круги в ее рту, не бывает. Ее тело зудело и становилось все горячее, словно августовское солнце проникло в каждую косточку, и небо упало на нее. У нее кружилась голова, и она больше не знала, где она. Ей казалось, что она летит, и она лишь смутно понимала, что то, что она чувствует, — это она сама, Аллора, которую она знала столько лет и все же не узнала. «Ага, значит, так умирают, — подумала она, — это так прекрасно!» И ей захотелось никогда больше не избавляться из этого дурмана. Но затем она взглянула на бургомистра, и ей стало его жалко. Его лицо было ярко-красным, он вспотел и стонал, и она подумала, что он умирает. Она хотела спросить, чем ему помочь, но затем ее словно накрыла волна, подняла и унесла на гребне наслаждения, и она снова закричала, словно на этот раз в ее плоть впился зубами сам Бернардо.
Бернардо лежал на ней очень тихо и едва дышал. Она плакала и молилась, чтобы он не умер. Бернардо сел, вытащил из кармана штанов огромный, тысячу раз использованный носовой платок и вытер потное лицо.
— Аллора, — сказала она.
Бернардо улыбнулся и встал.
— Идем со мной, — сказал он. — Мы должны перевязать тебе руку, а потом я покажу тебе кое-что.
Он подарил ей свой старый мопед, «Веспу», который уже много лет стоял в сарае для дров. Ему «Веспа» была уже не нужна, но она еще была на ходу. Аллора так обрадовалась, что поцеловала его в губы, однако Бернардо оттолкнул ее, нервно огляделся по сторонам и вел себя так, что Аллора ничего уже больше не понимала.
Аллора училась быстро. О том, что она так любила делать, нельзя было рассказывать никому, и нельзя было, чтобы их кто-то видел, это была тайна. И при этом нужно было быть только вдвоем, а не втроем или вчетвером. Дело в том, что когда она уселась на колени землемеру, поцеловала его в губы и засунула ему язык в рот, потому что обрадовалась, что он положил ей на тарелку второй кусок пирога, то его жена отреагировала таким припадком бешенства, что Аллора в ужасе сбежала в огород, спряталась там среди помидоров, едкий сок которых жег ей кожу, и все пыталась понять, что же она сделала не так.